Я вспыхнула от стыда. Милевский смотрел на меня и улыбался. На щеке его виднелся алый след от моей руки.
– Едем! – приказала я и самостоятельно села в крытую коляску.
Алексей устроился напротив. Он посмеивался, злое веселье не оставляло его.
– Теперь Дмитрий приедет в Остафьево, – наконец холодно решил он, – ты снова окажешься в опасности!
Князь закрыл глаза, а потом, резко схватившись за голову, прокричал:
– Черт побери, Маша! Почему всё так?!
Теперь Дмитрий приедет в Остафьево? Почему теперь?
– Я не понимаю, причем здесь царевич?
– Не понимаешь? Это, видимо, семейное у Шуваловых? Твой отец тоже не понимал, что фактически подписывает приговор дочерям, играясь в карты и эту чертову революцию! Синее пламя было у старшей Шуваловой, так почему бы этому чуду не перейти к младшей?!
– C`ets absurd! – воскликнула я. – Чудеса не передаются по наследству, хотя бы потому, что чудес нет! Никаких доказательств, разве можно считать таковым свидетельства вдрызг проигравшегося игрока? Синее пламя нужно лишь террористам, чем не оправдание для слепо верующей в божий промысел необразованной толпы?
Алексей устало потер глаза.
– Всё так, – тихо подтвердил он. – Никаких доказательств, один только пьяный бред. Да и младшая Шувалова трудится в архиве сыска под присмотром одного из лучших следователей страны.
– Так ведь по твоей указке, – я поджала губы. – Ты ведь о Петре?
– О нём, – Алексей кивнул. – Я видел его отчеты – ты ангел, судя по ним. Проблема лишь в том, что Чернышов отчитывается не только мне. Он ежемесячно сообщает о твоих передвижениях его императорскому высочеству Дмитрию.
Меня будто ударили под дых. Господи, даже так…
Я обхватила себя за шею, посмотрела на дорогу. Широкие площади ночной Москвы, белокаменные храмы – прекрасные перспективы открывались взору с высоких мест. Смешливая первопрестольная красавица пожимала покатыми плечами – улицами. Её не загонишь в рамки, она не станет терпеть ненужную ей упорядоченность. Махнет рукой – и вот между ровными рядами домов неожиданно вырос круглый маленький пруд.
Своевольная, свободная, независимая. Такая, какой мне не быть.
Жизнь, как театр одного актера, а верней – актрисы. Только почему же режиссер забыл поведать сценарий?
Даже статисты осведомлены о происходящем больше, чем она.
Москву уже украсила весна. Зеленела юная трава, и по краю дороги подмигивали желтыми шапочками цветки мать-и-мачехи.
Я сняла шляпу и, положив её рядом, спросила:
– Что мешало Дмитрию встретиться со мной в столице, хотя бы в управлении?
Милевский откинулся на сидении:
– Хороший вопрос.
И он же исчерпывающий ответ. Больше объяснений не последовало.
– Так что же, вернёмся в Петербург? Почему бы с комфортом не прокатиться … туда-сюда?
Князь сцепил челюсти, но смолчал.
Высоко заорали коты, сражаясь за благосклонность дворовой кошки. Я не сдержала улыбки, Алексей смягчился и ответил:
– Нет уж. Злу неизвестному я предпочту зло хорошо знакомое. Даже если это одно и то же зло, здесь ты со мною рядом, – он достал часы из кармана и сообщил: – Мы будем у тетки к полудню.
– Злу? – насторожилась я. – Вы с кузеном не сошлись во взглядах?
– Скажем так, у нас есть некоторые политические разногласия. Расположение его высочества переменчиво как ветер. Впрочем, кто знает, какие мысли принадлежат ему самому, а какие … рождает морфий.
Я промолчала. Что тут сказать? Слухами земля полнится – о том писали в какой-то газете. Тираж изъяли, редакцию закрыли сразу. Да только на такие вещи у обиженных память.
Сказочный Иван-царевич резал свою плоть, чтобы расплатиться с несущей его сквозь непроходимые леса птицей Рух. Она, помнится, пожалела его, вернув, что взяла. В реальности – у болезни нет жалости. Как долго Дмитрий сможет обманывать время? И можно ли считать сладкий бред хотя бы подобием жизни?
В носу засвербило, и я чихнула. Алексей нахмурился, заозирался по сторонам, нашел рядом сложенное стопкой шерстяное одеяло и, расправив его, подался ко мне. Укутал мои ноги и недовольно бросил:
– Аукнулась твоя прогулка? Кстати, поведай-ка мне, где ты познакомилась с мадам Дюбуа?
– На Сенном, – коротко призналась я.
Есть ли хоть что-то, чего бы он не знал?
– На рынке? – удивился Милевский. – Невероятно.
– Что же здесь удивительного?
– Удивительно, что среди многотысячного города Клэр встретила именно тебя.
– Клэр? Вы знакомы? – почему-то шепотом спросила я.
Милевский растянул губы в улыбке:
– Ревнуешь?
– Нет.
Дорога свернула. В экипаж пробрался солнечный зайчик, спрятался в темных волосах князя, балуясь, на миг замер на высокой скуле, прямо под широкой бровью. Только Алексей будто не замечал его, и яркий свет не трогал потерявших всякую чувствительность глаз. Я коснулась длинных ресниц, ладонями закрывая его от солнца. Князь прикрыл веки.
– Ты дрожишь, – заметил он. – Весна коварна. Если единственный способ уберечь от простуды – это запереть тебя, я это сделаю.
Я опомнилась, забрала руки.
– Не ходи на реку, Маша! – кричит Оля. – Глупая, как ты не понимаешь?! Нельзя!
Я хлопаю глазами: что стряслось? Что может быть страшного в родном поместье? И в нашей речке, в любимом мелком месте Оли!
– А сама-то, сама! – дуюсь я. – Ты же ходила туда поутру воскресенья! Твои волосы были мокрые, я видела!
– Ходила… – шепотом говорит она.
– Ну вот, и я пойду!
– Не пойдешь, – вновь возражает сестра. – А если вздумаешь ослушаться, я тебя запру!
Последнее лето, когда она была жива. Через два месяца на той самой речке я встречу Алексея. Я ненавидела запреты. Я ненавижу воду. С тех самых пор.
– Я тоскую, ангел мой, – тихо сказал Алексей.
Он потянулся ко мне, стало общим наше дыхание, я приставила указательный палец к его губам и, хмыкнув, шепнула:
– Это весна рождает твой сплин, мой князь.
Милевский беззвучно рассмеялся и, быстро поцеловав мою ладонь, вернулся на своё место. Я же вновь выглянула на улицу.
Может ли что-то красотою сравниться с родным краем? Тонкие березы, пышные вечнозеленые ели, осины и липы, клен и ясень. Набухли почки на тонких ветках, вот-вот спадет шелуха, нежные листья потянутся к свету, и проснется жизнь.
С обеих сторон дорогу провожали деревья, и солнце догоняло коляску, просачиваясь сквозь ветви. Пели птицы, где-то совсем рядом стучал клювом трудяга-дятел, трещали под копытами сухие ветки, Федор понукал лошадей. Глухо стучали копыта по мягкой земле.
Я увидела их у края дороги – белое поле первых лесных цветов.
– Федор, остановись! – громко выкрикнул князь. – Желаешь размять ноги? – улыбнулся он.
– Желаю, – я не стала лгать.
Милевский знал меня как никто другой.
Алексей вышел первым, подхватил меня на руки, помогая спрыгнуть на землю. Я поблагодарила его и подошла к ковру из подснежников. Присела, чувствуя, как касаются рук хрупкие, нежные лепестки. Погладила головку тонкого, как нить, цветка и закрыла глаза, прислушиваясь лесу: птицы пели на разные голоса.
Я почти дома. Усадьба Шуваловых всего-то в паре деревень в сторону Твери. Заколочены ставни, заперты двери, и зарос мамин сад. Теперь это владения князя.
Засвистел совсем рядом соловей.
– За тобой, – подсказал Алексей. – Надо же, какой смелый.
Я повернула голову – маленький серый комочек сидел нахохлившись почти у самой земли и самозабвенно рассказывал своей паре о чувствах. Неторопливая мелодия то замирала на высокой ноте, то опускалась ниже, и тогда в этой весенней песне любви появлялись щелкающие, словно бы рокочущие звуки.
Вздрогнула земля. Птица испуганно смолкла, и всхрапнули лошади. Небольшой конный отряд догнал наш экипаж.
