— Мне нельзя туда возвращаться, — восклицаю я и чувствую, что начинаю приходить в себя. — Вы не знаете этого человека так, как знаю его я. Если он меня не убьет, то сделает нечто гораздо худшее. Он уже творил худшее. — У меня срывается голос. — Где Габриель? Нам надо бежать!
Мне не хотелось называть его имя при посторонних, но какая теперь разница? Кругом сплошное безумие!
Сирень с Джаредом неуверенно переглядываются.
— Не смей, — говорит ей Джаред так тихо, что его почти не слышно.
— Кого вы защищаете? — взрываюсь я. — Мадам? С чего бы? — Я смотрю на Сирень. — Она же чудовище! Она убила твою дочь!
— Ш-ш! — шипит Сирень, хватая меня за локоть.
Она тащит меня куда-то, но Джаред кричит ей:
— От нее одни проблемы! Надо просто ее отдать и покончить с этим.
— Ты же знаешь, что я не могу, — отвечает Сирень и снова тянет меня за руку. — Идем.
Я не знаю, чей именно голос — Джареда или моего брата — гневно шепчет нам вслед: «Твоя беда в том, что ты слишком эмоциональна».
Кажется, что поросшему травой полю нет конца.
Я далеко не сразу понимаю, что мы не удаляемся от аттракционов мадам, а обходим их по дуге. Сирень ведет меня, держа за запястье. Трава шепчет какие-то тайны на забытых языках и хватает за пятки.
— Чем ты меня накачала? — спрашиваю я. Стараюсь говорить тихо, но мой голос разносится эхом и сотрясает землю. Похоже, Сирень этого не замечает. — Почему я такая?
Кажется, что мир вокруг нас — это громадный пузырь, который вот-вот лопнет, разбрасывая во все стороны зудящие над ухом слова, будто разрушенный улей — пчел. Я ступаю осторожно, чтобы не повредить пузырь, хоть и понимаю, что это опять галлюцинации.
Вижу, как облака извиваются и кувыркаются в темном небе, полностью заслонив звезды. Гром рычит мое имя: это предостережение.
— «Ангельская кровь» и успокоительное, чтобы ты спала. Ты дьявольски сопротивлялась. Чуть не выцарапала ей глаз.
— Правда?
Я ничего не помню. С другой стороны, я не помню и тех кошмаров, которые, как утверждал Линден, преследовали меня после урагана. Похоже, потеря памяти — это единственное чудесное свойство данного средства.
Сирень со смехом произносит:
— Ее Высочество убила бы тебя прямо на месте, если бы не рассчитывала, что ты принесешь хороший доход.
— Она сказала, что у меня волосы, как у ее дочери, — мямлю я. Когда я разговариваю, голоса в траве кажутся не такими громкими. Я постепенно начинаю чувствовать себя лучше. Только надо и дальше говорить и двигаться. Мне даже неважно, куда мы идем. — А ты знала дочь мадам?
— Не-а. Она умерла до того, как я сюда попала, — отвечает Сирень. — А вот Джаред знал. Он здесь вырос.
— Она сказала, что их убили.
— Ее любовник, — Сирень произносит это слово с отвращением, — был уважаемым врачом или кем-то в этом роде. Его и их дочь убили во время митинга за «естественность». По словам Джареда, это сильно искорежило мадам.
Я молчу о том, что мои родители погибли точно так же. Естественники выступают против научных исследований, которые ведутся, чтобы найти способ избавления от вируса, поражающего всех рождающихся детей.
— Могу себе представить, каково это, — говорит Сирень очень серьезно.
Она может себе это представить? Она может не только представить. Мэдди ведь умерла. Джаред так сказал. Ее труп сожгли.
Именно этот факт и убеждает меня в том, что я во власти галлюцинаций: когда мы останавливаемся, трава раздвигается, и я вижу устремленный на меня взгляд необычных глаза Мэдди.
Сирень опускается рядом с дочкой на колени, заставляет ее лечь, шепчет что-то ласковое.
Это не может быть правдой. «Ангельская кровь» шутит надо мной шутки.
В темноте я с трудом различаю еще одну фигуру, которая шевелится рядом с Мэдди. Разум, оказавшийся таким ненадежным, не осознает, кто это, пока фигура не поднимается и не встает напротив меня.
Я чувствую, как пальцы человека переплетаются с моими и крепко сжимаются.
— Габриель! — произношу я.
Это слово получается таким же тяжким, как мой следующий вздох. Я повторяю имя моего мужчины снова и снова, пока он не притягивает меня к себе. У меня подгибаются ноги.
— Прости. — Я чувствую жар его кожи, шепчу ему прямо в плечо: — Мне так жаль!
— Я должен был защитить тебя, — говорит он.
Голос у него хриплый, и я понимаю, что пока я находилась в своем аду, он побывал в своем.
— Нет.
Трясу головой и вцепляюсь обеими руками в его рубашку. Я не узнаю одежду, которая сейчас на нем. Наверное, Сирень дала Габриелю первое, что удалось отыскать, а потом спрятала его здесь от мадам.
Боже! Я прижимаюсь к нему.
— Я не мог пошевелиться, — продолжает он. — Я слышал, как ты кричала. Слышал, как пыталась бороться с этой женщиной. Но я не мог ей помешать.
— Все это ужасно романтично, — раздраженно шипит Сирень, — но пригнитесь, иначе нас всех поймают.
Мэдди жалобно хнычет. Сирень целует ее в щеки и говорит:
— Я понимаю, малышка.
В траве прячется еще кто-то. Кажется, та маленькая светловолосая девочка, которая ухаживала за Габриелем. Обращаясь к Сирени, она шепчет:
— У нее сломана рука. Я постаралась ее зафиксировать, но жар не проходит. От этого воздуха Мэдди только хуже.
Она произносит еще какие-то слова, вроде «пневмонии» и «инфекции». Сирень остается спокойной. Я тоже оставалась спокойной, видя страдания Дженны и понимая, что ничем не могу ей помочь.
— Я думала, что Мэдди умерла, — говорю я так тихо, чтобы меня мог услышать только Габриель.
— Сирень ее спрятала, — объясняет он. — Все спрятались. Эта женщина… мадам… всех напугала до смерти.
— Это из-за Вона, — говорю я. — Он здесь, ищет меня.
Я не слышу, что отвечает Габриель. Освещение аттракционов внезапно включается, и Джаред громко кричит Сирени, чтобы та выходила: все в порядке, мадам не сделает ей ничего плохого. Она никому не сделает ничего плохого. Выходите, девочки, выходите!
Сирень распластывается в траве и знаком приказывает нам сделать то же. Свет до нас не достает, но я с отчаянием понимаю: хоть по моим ощущениям мы прошли несколько миль, на самом деле мы по-прежнему рядом с площадью аттракционов. Нам не дает уйти ограда.
Девицы начинают опасливо выглядывать из своих убежищ.
— Это была ложная тревога! — громко объявляет мадам. — Никаких шпионов нет. Просто один человек, у которого ко мне деловое предложение. Но пока все не уладится, работы не будет. Идите, прихорашивайтесь. Vite, vite! Живее!
Она хлопает в ладоши. Хлопок превращается в очередной раскат грома.
