Я прошёл вперёд, радуясь, что половицы не скрипят. Ветер трепал лёгкую занавеску, словно парус попавшего в шторм корабля, в распахнутое окно сыпали мелкие дождевые капли.
Некоторое время стоял, сжимая пальцы в кулак, а потом повернулся к кровати и…
Из груди вырвали все жилы.
Полог остался незадёрнутым, и там, в глубине алькова, белела хрупкая девичья фигурка. Толстое одеяло наполовину стекло на пол, оставив открытыми тонкие руки, плечи, изящную лодыжку и стопу с маленькими пальчиками. Ночная сорочка без рукавов скрывала наготу, но в распахнутом вороте виднелась тёмная ложбинка между мягкими полушариями груди. Волосы Рамоны, расплетённые и тяжёлые, разметались вокруг головы тёмным ореолом.
Кончики пальцев запекло от желания снова ощутить их мягкость. Захотелось отбросить проклятое одеяло и оказаться в её постели прямо сейчас – сорвать промокшую и разогретую жаром тела одежду, припасть к губам и пить, пить, пить её дыхание, пока хмель не унесёт остатки разума. Не давая опомниться, заласкать всю, заклеймить поцелуями, ладонями скользить по гладким бёдрам, сминать пальцами нежную кожу.
Внутренности скрутило от болезненного желания, и я хрипло выдохнул. Надавил пальцами на закрытые веки, пытаясь успокоиться.
Дышать. Просто дышать.
Ты мог выбрать любую из ваших девушек, но захотел мою сестру.
Да, захотел!
Но должно ведь быть в жизни хоть что-то святое? Зачем идти на поводу у самых низменных и тёмных инстинктов, неужели непонятно, к чему это приведёт?
Но тогда зачем, зачем я притащился сюда среди ночи? Так хотелось узнать, что Рамона собиралась сказать? Или полюбоваться на то, как она спит? Запомнить её всю – хрупкую, звонкую, беззащитную, такую... свою.
Нет, это просто какое-то наваждение, словно мне опять шестнадцать. Но сейчас-то надо себя контролировать!
Я повернулся спиной к кровати и, костеря себя, на чём свет стоит, подошёл к окну. Тяжело привалившись плечом, выглянул на улицу: снаружи по-прежнему бушевала стихия, превращая двор в грязевое море. За пеленой дождя смутно мерцали огоньки в редких окнах, вдали изломанными змеями вились молнии.
Я пожалел, что не напился сегодня вдрызг. Может, ещё не поздно? Может, надо спуститься, отыскать Варди, если тот не успел затащить в койку ту бойкую девицу… как там её...
Внезапно раздался скрип половицы. Я обернулся рывком – она стояла босая, ещё не отошедшая от сна и немного растерянная. С голыми руками, прижатыми к груди, с разметанными по плечам волосами.
– Ренн? – жрица смотрела на меня круглыми, как плошки, глазами, и в них плясали ночные огни. – Ты всё-таки пришёл...
***
– Куда бы я от тебя делся? – Ренн усмехнулся, а на мне сорочка вспыхнула, когда он скользнул взглядом – от головы и до пальцев босых ступней. Обласкал глазами, как сделал бы это руками.
Пришёл, потому что хотел узнать, какая опасность ему грозит?
Или взять то, что я ему пообещала?
За дверью послышался шум, и мы замерли. Прислушались. Но вскоре все звуки стихли, я снова смогла дышать, а сердце запустило сумасшедший бег. Остатки сна слетели, как дым, и я, наконец, вспомнив о приличиях, стянула с кресла шаль и накинула на плечи.
– Ты хотела поговорить?
От этого низкого мужественного голоса меня ударило в жар, и по рукам побежали мурашки. Все слова разом выветрились из головы, будто подхваченные ворвавшимся в окно ветром. Показались неважными, кощунственными, пошлыми. Как во сне я потянулась к нему и прижалась щекой к широкой груди, покрытой кожаной безрукавкой.
Реннейр вздрогнул, как будто я сделала ему больно, а потом заключил в кольцо рук.
Лестриец пах осенью. Влажным предрассветным лесом, терпким вином со специями и горькой полынью. А ещё мужчиной... Опьянённая, я впилась пальцами в ткань его вымокшей под дождём рубашки и зажмурилась сильно-сильно, не зная, как начать разговор. И молясь, чтобы этот волшебный момент тянулся как можно дольше.
– Рамона… – выдохнул мне ухо, а потом быстрым и точным жестом отстегнул меч, бросил на столик у окна. Подхватил меня под колени и сел в кресло.
Я спрятала озябшие ноги под подолом сорочки, а лестриец гладил мои волосы, зарывался в них пальцами, посылая по всему телу сладкие волны. В этом было что-то глубоко личное, более интимное, чем поцелуи – здесь нежность плелась кончиками пальцев и дрожала, как волшебная паутина или капельки росы.
Я должна сказать ему… должна… сейчас… ещё немного подожду, иначе этот миг перестанет казаться таким прекрасным.
– Кто тебе та женщина? – быстро выпалила я, отстранившись, и прикусила свой болтливый язык – он иногда жил своей жизнью и не считался с головой. Вот же!.. И ведь знала, что это глупо, нелепо, но сегодня за ужином, когда подавальщица так нахально взгромоздилась на Ренна, мне захотелось расколотить тарелку, а следом и чью-нибудь голову. В грудь будто вонзилась зазубренная сталь, причиняя невообразимую боль. И чувствовала же, что между ним и раскрашенной девицей ничего серьёзного, но ревность затуманила разум.
Они все вели себя развязно, давали себя хватать и лапать, садились на колени, а я… Скрипела зубами от досады, что не могу даже подойти и заговорить с Ренном. Но это всё тогда, а сейчас… этой ночью я собиралась позволить себе гораздо больше.
На лице его промелькнул проблеск вины, а потом Ренн тихо усмехнулся и поцеловал кончики моих пальцев.
– Никто. Совсем никто.
– Она вела себя так, будто вы давно знакомы, – я не хотела требовать отчёта и вести себя так, словно он – моя собственность, но остановиться уже не могла.
Реннейр перехватил подбородок, заставив посмотреть в глаза. В них было что-то, что заставляло поверить – сейчас он говорит с открытым сердцем и ни за что не станет лгать.
– Всех их больше нет. Уже нет.
Эти слова прозвучали из его уст самой долгожданной песней. Слушать бы бесконечно, наслаждаясь глубокими вибрациями и бархатистыми нотками. Руки сами скользнули Ренну под рубашку, влажную от дождя и нагретую телом. Кончики пальцев пробежались по жёсткому животу, по груди – кожа его покрылась мурашками. Ладонь замерла напротив сердца, содрогаясь от глухих толчков, застыла, будто примагниченная.
Замереть бы вот так, глаза в глаза, кожа к коже, сердце к сердцу, сплестись корнями – чтобы две жизни в одну. И чтобы видеть звёзды – вместе, слушать лёгкое, как ветер, дыхание степи и гулкое молчание гор – вместе.
Внутри разгорался огонь, в котором ветхими листьями сгорали и ревность, и боль, и сомнения, приправленные страхом.
Он – мой. Только мой. С самого первого взгляда,
