Анна согласилась, лишь попросила немного времени, чтобы отдать распоряжения прислуге. Ей не хотелось надолго покидать Эйджи, она планировала провести с сыном остаток дня. Однако пришлось самой последовать принципу «назвался груздем – полезай в кузов».
Горг завез рецепты в клуб. Там их хищно перехватила Дафна. Жена доктора всячески пыталась приобщиться к инициативе Анны, мгновенно ставшей популярной среди дам мистресс-сообщества. Аня сочувствовала Дэклер, уже поняв, как нелегко противостоять Тилле.
— Далеко ехать? — осторожно спросила она младшего Эклада, когда они выехали на серпантин вдоль моря.
— Не очень, — откликнулся тот. — До войны центр города был почти на перешейке, там, где сейчас рыбацкий поселок. Потом Лонто-хейм получил статус курортного города и начал расти вдоль пляжей, а старые дома переделали под небольшие местные фабрики и цеха.
Молодой человек сидел за рулем, ссутулясь, и Ане показалось, что он не очень комфортно чувствует себя за рулем. Впрочем, все, что делал Горг, выдавало его болезненную неуверенность. Лишь его речь, несмотря на запинки, отличалась грамотностью и емкостью.
— Что вам известно о старой типографии?
— Мальчишками мы любили проводить время в ее окрестностях. Рядом хорошие места для рыбалки, правда, после войны там часто находили мины. Мы продавали работникам пойманную рыбу и тратили монеты на сладости в кофейне Кракстоу.
«Странные воспоминания для ребенка из богатой семьи», — подумала Аня. Но Грог с горечью добавил:
— Фред всегда отбирал у меня карманные деньги. Но я ему даже благодарен, это было хорошей школой жизни.
Анне стало неловко, словно она заглянула в замочную скважину чужого дома. К счастью, машина свернула к берегу.
Типография представляла длинное унылое здание из красного кирпича. На втором этаже кое-где были выбиты стекла. Потрескавшаяся табличка на дверях гласила, что газета «Серпантин» признана банкротом и больше не издается.
Нижний этаж когда-то был офисом редакции, разделенным перегородками на кабинеты. На письменных столах до сих пор оставались подставки с иглами для накалывания заметок, но бумага на них рассыпалась в труху.
По кабинетам у окон расселись оставшиеся сотрудники, сплошь старики. Они громко переговаривались, за долгие годы работы привыкнув перекрикивать шум прессов.
Шаткая деревянная лестница вела на верхний полуэтаж, в кабинет редактора, который прежде наблюдал за работой сотрудников через стекло. В наборном цехе работал лишь один человек, Ольфред Дюсс, пожилой мужчина в кожаном фартуке, чей возраст приближался к девяностолетию.
Ольфред признался, что на устаревшем оборудовании цех может потянуть не более трех тысяч экземпляров рекламных плакатов. Или две тысячи газет на двух типографских листах.
Краска имелась в наличии, но печатные пластины, которые требовались для рисунков и фото, можно было заказать в двух-трех специализированных магазинах на побережье, поскольку их вид давно перешел в разряд раритетов. Старомодные шрифты набирались вручную, на это уходило гораздо больше времени, чем на более современном оборудовании.
— Двадцать лет назад, — с гордостью сообщил старик, — я победил на конкурсе наборщиков. Вон и грамота висит. Тридцать восемь букв в минуту вслепую. Люди говорят, нам тут всем пора на пенсию, но кто тогда будет печатать рекламки для жителей города? Это пусть самые разборчивые мотаются в Эй-лон-брир за приглашениями на свадьбу, с голубками и прочей ерундой, а простое скромное объявление о продаже дома или автомобиля, двести аистов за сотню, легче размножить у нас тут.
Остальные пожилые сотрудники согласно кивали седыми головами.
Анна задумчиво прошлась по цеху. Конечно, это прошлый век. Но две тысячи экземпляров – это как раз количество жителей Лонто-хейма, считая регулярных курортников.
«Лонтхеймский маяк» выходит довольно редко, люди довольствуются центральным телевидением и сплетнями.
Сколько интересного можно разместить на двух печатных листах? Много, очень много. Новости о помолвках и грядущих бракосочетаниях, некрологи, интервью, рецепты, муниципальные события и самую малость «желтушки» из светской жизни знаменитостей, разумеется, не переходя границ приличного и сохраняя адекватность подачи материала.
Аня уже сейчас могла бы навскидку заполнить по крайней мере один лист. Взять хотя бы предстоящее мероприятие в порту. Конечно, приедут репортеры из «Маяка» и, возможно, из столичных газет. Но кто напишет в центральной прессе о том, что будет происходить после отъезда журналистов? А ведь это самое захватывающее. Скандалы, интриги, расследования всегда в теме.
Или, к примеру, прошлое, весьма знаковое заседание мистресс-клуба. Небольшой, аккуратный инсайд был бы, несомненно, интересен горожанам. Кто что сказал, и как выглядела шляпка главной модницы Лонто-хейма.
— Кому принадлежит здание и оборудование? — спросила Анна у Ольфреда.
— Наследнику бывших владельцев, Хуго Гранту. Он фермер, и ему плевать на дело предков. Пока он довольствуется скромной арендной платой, которую мы исправно передаем каждый месяц, но если дела типографии пойдут еще хуже, он выбросит прессы и отдаст дом в аренду заготовщикам кормов для скотины, — Ольфред Дюсс развел руками, его лицо еще больше сморщилось.
— Как мне его найти, этого Хуго? — спросила Анна.
— Хотите выкупить типографию у Хуго? — недоверчиво спросил Ольфред.
— Для начала встретиться и узнать о его ближайших планах, — выкрутилась Аня.
Сама-то, в мечтах, она уже видела мини-издание «Сплетник Лонто-хейма», ну или «Актуальное сегодня», если проявить полную серьезность (по своему блогерскому опыту Анна знала, что серьезное всегда продается хуже). Вечером в печать – утром на прилавках аптек и киосков.
Наполнение? Да вот же оно, повсюду вокруг. Далеко ходить не нужно. Чего стоят местные старики, работающие в типографии, ходячие энциклопедии печатного дела, свидетели прошлого века и минувшей войны.
Но также по опыту Аня понимала, что от «планов громадье» к реальной отладке сложного механизма выпуска газеты – путь долгий. И его не проделать без достаточного капитала.
Ольфред записал адрес фермера на клочке пожелтевшей бумаги. Уходя, Анна с грустью оглянулась на цех. Старые кадры – это хорошо, это опыт и мудрость. Но это также ревматизм, одышка и забывчивость.
По дороге домой Анна вдруг поняла – они с Горгом проезжают мимо места убийства Тины Брибс, дочери рыбака. Она попросила остановить машину.
Горг вышел вместе с ней и замялся, поправляя очки:
— Тоже хотите осмотреть капище?
— Тоже?
— Здесь иногда бывают курортники, — пояснил парень, указывая вверх. — Местные зарабатывают на человеческом любопытстве и водят их поглядеть на место убийства. Только ведь там нет ничего интересного, одни руины. Полиция засыпала подземелье, а кроме него и смотреть не на что.
— И все же я бы взглянула. Я очень любопытная.
Анна ослепительно улыбнулась Горгу, взмахнув ресницами, тот густо покраснел и втянул голову в плечи. Люк, конечно, не одобрит прогулки к месту черного ритуала, но ведь можно ему не говорить.
Однако наверху, на склоне, действительно не осталось никаких следов преступления. Аня разочарованно осмотрела руины старой часовни, похожие на торчащий из земли гнилой зуб. Ступеньки, ведущие куда-то вниз, были завалены землей и камнями.
— Сколько тебе было, когда это случилось? — спросила Аня у спутника.
— Шестнадцать, — ответил тот, поежившись.
— Наверное, ничего не помнишь, — Аня толкнула ногой камень, и он с грохотом полетел в яму.
— Помню. Тина была хорошей… только немного странной. Ходила туда, — парень махнул рукой в лес. — В храм Афреи, часами там сидела у алтаря, жрицы ее любили.
— Афреи? — невольно переспросила Анна.
Она постепенно узнавала все больше имен местных богов, но Афрею не помнила.
Горг пожал плечами:
— Ну… в крупных городах ее храмов почти не осталась, отец говорит, уж слишком она строгая богиня, люди больше не хотят умерщвлять плоть… или что там делают прихожане Афреи. А Тине она, наверное, нравилась. Тина была бедная, ходила в старых платьях. Говорят, все деньги отдавала храму, а я вот думаю, выручка у нее была не ахти, на рыбе много не заработаешь. Тина как раз шла с вечерней службы, когда все это… случилось. Внизу… там был черный алтарь. Жуть просто.
