Кайден задумался, прикусив щеку. Опомнился лишь от резкой боли, и рот наполнился кровью.
— Мы найдем эту тварь… а с ней и остальных. Надеюсь, успеем.
Иначе судьба их будет незавидна.
Катарине не спалось.
Постель вдруг сделалась неудобна, будто кто-то сыпанул в перину крошек, и теперь Катарина чувствовала их. И как бы она ни легла, вскоре лежать становилось неприятно, а после и невыносимо. Ныли ноги. И руки.
И шея.
И спина, кажется, тоже. Но хуже всего, что Катарине хотелось спать. Она легла на спину, скрестила руки на груди и заставила себя лежать смирно, считая руны, только раз за разом сбивалась и злилась оттого еще сильнее.
— Я оттуда слышу, как ты сопишь, — Джио убрала стул от двери и уселась на него. В ночной короткой рубашке она походила призрака. Весьма, следовало заметить, непристойного призрака, ибо пристойные не носят алых подвязок и рубашек, отделанных французским кружевом. — Не спится?
— Не спится, — Катарина вынуждена была признать очевидное. — А тебе?
— И мне, как видишь.
Джио натирала ногти замшевой тряпочкой.
— Нервы? — осведомилась она.
— Не знаю. Наверное… тетушка эта… мне кажется, она подозревает, что я — это…
— Не ты?
— Не я.
— Пускай подозревает.
— А если… захочет проверить?
— Как?
— Кровью?
— Через королевский артефакт? — усмехнулась Джио. — Кто ж ей даст?
Катарина мысленно обругала себя за глупость. Следовало бы догадаться. Родовые артефакты определяют лишь прямое родство, скажем, между сестрами или между родителями и детьми, но не более того. Королевский будет куда мощнее, но Джио права.
Кто ж позволит-то?
— А если она заявит о своих подозрениях?
— Кому?
— Не знаю. Судье? Или королевскому дознавателю?
— Ее выслушают. По меньшей мере. А затем поинтересуются доказательствами, — Джио забралась на стул с ногами. — Ты подумай о другом. Зачем ей это надо?
— Не знаю, — Катарина поднялась и подошла к окну. Не без труда, но ей удалось распахнуть створки, и в комнату ворвался прохладный ночной воздух. — Деньги?
— Деньги отойдут короне. А твоя тетушка в достаточной мере здравомыслящий человек, чтобы понимать, что корона не имеет обыкновения делиться. Нет. Ты ей нужна. Живой. До определенного момента.
Катарина поежилась. И вовсе не от ветра. Тот пах черемухой и садом, и аромат этот, травы, земли, молодой листвы, которая еще не успела отяжелеть под пылью, отрезвлял.
Намек?
Пускай.
Не Катарине бояться намеков. В конце концов, Джон сказал, что поможет. И конечно, лучше не обращаться бы к нему, ибо любая помощь — это долг, а Катарине нечем отдавать подобные долги, но само понимание, что она не так уж и одинока, успокаивало.
— И вообще, деточка, если они нам слишком уж надоедать станут, то сад здесь дикий…
— В каком смысле?
— В таком, что не один труп спрятать можно.
— Шутишь?
Джио пошевелила пальцами и приступила к ногтям другой руки.
— Конечно, шучу, — неискренне сказала она. — Это чересчур легкомысленно, прятать трупы в своем саду. Нет, придется отвезти подальше. Я слышала, здесь недалеко болота начинаются. А поверь моему опыту, нет ничего безнадежней, чем искать кого-то на болотах.
Откуда-то издалека донесся протяжный вой, заставивший Катарину отступить от окна. Она тут же обругала себя за слабость и излишнюю нервозность. Подумаешь, собака воет… или это не собака?
— Надо же, — Джио тряпицу свою отложила. — Какие здесь места… интересные. Прогуляться не хочешь?
Гулять Катарина уже не хотела, вот совершенно. Но поняла, что ее нежелание Джио не остановит, в лучшем случае она просто запрет Катарину в комнате, а сама мысль, что она останется здесь, одна, внушала ужас.
— Хочу.
— Ага… дрожишь чего?
— От нетерпения, — иногда Джио злила излишней своей проницательностью, но сейчас злость помогла собраться. — А куда пойдем?
В сад.
И слезать пришлось по ветвям плюща.
Это было безумием. Полным. Королевы, даже бывшие, не карабкаются по стене, цепляясь за скользкие плети.
Плети хрустели.
Прогибались под весом Катарины, тонко намекая, что она отнюдь не так хрупка, как ей кажется. Глянцевые листья норовили шлепнуть по лицу, щекотали шею и сбрасывали за шиворот капли росы. И кажется, не только ее. Уже на земле Катарина нервно мазнула по шее, пытаясь снять что-то или кого-то, щекотавшего эту шею.
Только бы не паук, пауков она не любила.
— Надо же, а ты не совсем жить разучилась, — Джио вот спрыгнула легко и в мужском костюме она смотрелась на удивление гармонично. А вот Катарина в таком же ощущала себя полной дурой. Пусть и свободные, но все одно штаны липли к коже, чулки совсем уж непристойно обрисовывали ноги. А рубаха из темного колючего полотна так и норовила съехать с плеч. Катарина то и дело ее поправляла, но стоило шелохнуться, и та снова падала. И дублет, что характерно, не спасал, тем паче, что возиться и привязывать к нему рукава Джио отказалась, отчего вид у дублета был, мягко говоря, престранный.
— Совсем, — Катарина решила, что если держать рубаху обеими руками, та точно не съедет. — Почти. Наверное. Не знаю.
Ответом было фырканье.
Джио огляделась и сказала:
— Туда, — махнув при этом в темноту. Та казалась кромешной, и редкие звезды едва-едва разбавляли ее, и Катарина подумала, что такой разбойной ночью и заблудиться недолго. Но стоило сделать пару шагов, и все изменилось. Из черной черноты проступили еще более черные деревья, от которых на темную траву ложились длинные тени, совсем уж непроницаемые.
— Иди за мной, деточка, — Джио ступала по дорожке, выстланной этими тенями. — Не отставай.
Катарина постарается.
Она идет, и страх перед темнотой постепенно отступает.
…в Королевской башне кристаллы на ночь гасили. А вот свечи оставляли. Не всем, само собой, но Катарине оставляли. Их приносил комендант, толстые, гладкие, слепленные из воска. Он сам устанавливал их на старинном канделябре, и вздыхал, сожалея то ли о свечах, то ли о самой Катарине. Именно там, в башне, она, никогда-то не боявшаяся темноты, впервые испытала этот леденящий ужас. И он, однажды проникнув в ее сердце, там и остался.
Темнота Королевской башни была полна звуков.
В ней слышался лязг цепей и тяжелые шаги палача, который, казалось, ходил и выбирал новую жертву. Ерунда, конечно, ибо палач был не более свободен в своем выборе, нежели Катарина. Но вот… мерещились стоны приговоренных и жалобы их. Тонкий плач первой казненной королевы, призрак которой, как говорили, остался в Королевской башне, ибо родные, пытаясь отвести от себя высочайший гнев, отреклись от несчастной Анны, и тело ее было похоронено на местном кладбище, среди воров, убийц и мятежников.
Тогда Катарина думала, заберет ли отец ее собственное тело.
И не находила ответа на этот вопрос.
В саду темнота шептала, что все уже позади, что нет больше ни башни с ее толстыми каменными стенами, которые не прогревались и в самую жару, ни отца, но только сад. Здесь шелестят деревья, приветствуя Катарину, и трава ластится, и малина цветет, и плачет горестно козодой, обещая скорую смерть.
Кому?
— Погоди, — рука Джио перегородила тропу. Затем Катарину развернули и подтолкнули к толстому дереву, велев: — Стой здесь.
А где-то неподалеку раздался утробный выворачивающий душу вой, от которого кровь заледенела в жилах.
— Я…
— Стой, — когда Джио говорила подобным тоном, оставалось лишь кивнуть и смириться. И Катарина прислонилась к прохладному стволу.
Что ж, она постоит.
Только недолго.
Там, в башне, Джио вела себя так, будто бы ничего не случилось, будто бы нет ни обвинения в супружеской измене, ни другого, куда более серьезного, в измене государственной. Ни суда, готового принять королевскую волю, ни отца, что заглядывал частенько, уговаривая сознаться и раскаяться, и молить о прощении, ведь тогда Катарину, возможно, помилуют.
