— Это все, — закончили они спустя час, позволяя вернуться домой.
— Я могу его увидеть? — спросила я, с трудом поднимаясь на негнущихся, ослабевших ногам.
— Кого?
— Моего мужа.
Детектив кивнул. Я уже знала, что Мэдс лежит в клинике в отделении интенсивной терапии, потому и не было Шепарда все утро. Он его зашивал. Алиса в Вестминстерском морге.
Мне хотелось увидеть Андрея своими глазами. Не верилось, что он смог хладнокровно раскромсать двух невинных людей и попытаться убить себя. Что такого могло стрястись за полдня и ночь, чтобы он из абсолютно нормального здорового человека впал в психоз? Он собирался домой, собирался жить.
Непонятно, что теперь вообще будет. Я вернусь домой, а он останется в клинике? Ведь пока идет следствие и открыто дело, его никто не выпустит из страны. Вряд ли дело долго оставаться открытым, после проведения психиатрической экспертизы, суд признает его невменяемым и определит срок с принудительным лечением. Все будет кончено. Сама экспертиза могла занять от тридцати до девяноста дней, и еще очень многое будет зависеть от требований пережившего кошмар Плацида. Суд наверняка будет настаивать на том, чтобы тот присутствовал в суде в качестве главного свидетеля и пострадавшего, а значит, они заморозят все на время его лечения и восстановления. Денег на адвоката у нас нет, и скорее всего Андрея будет защищать государственный.
Опустошенная я вернулась домой.
Дом выглядел как обычно. В тишине обессиленно бросила сумку на пол и уставилась на букет Марса. Казалось, он подарил его в прошлой жизни. И все события до встречи с детективами тоже произошли давно и не со мной.
Это кажется, что если полюбил другого, то на первого станет все равно. Не станет. Если человек был родным, жил с тобой нормально, то не станет. Невозможно перечеркнуть одним взмахом прошлое. А нас с Андреем связывало пять лет университета и пять лет работы. Я до конца ощущала, что не люблю его больше, не желаю, но от этого он не переставал быть родным, как бы ни отдалился. Марс, Андрей, случившееся напоминало катастрофу. С этим придется научиться жить дальше. Нужно сказать всему этому «Да». Нужно, но пока на это у меня нет душевных сил.
Завтра снова выходить на работу. Мне следует узнать, как дела у Руфуса, передать пациентов. Но сейчас хотелось одного — хоть как-нибудь, хоть немного справиться с собственным ступором и очумелостью в душе.
Я долго отмокала в ванной, игнорируя входящие звонки, еще дольше смотрела на горящий камин, не в силах принять случившееся. И утром, все же заставила себя выползти из кровати, собраться и поехать в больницу.
Меня ждал сюрприз.
Пропуск не сработал у входной двери на этаж кардиологии. Чувствуя себя дурой, я еще несколько раз попыталась войти, но тщетно. Спустилась вниз, в общий приемник на первый этаж и вызвала службу техподдержки. Молодой техник повертел в руках пропуск, проверил на своей технике, пробил штрих-код по базе и пожал плечами.
— Я не могу ничего сделать, заблокирован по приказу.
— Кем? — новость шокировала.
— Не знаю. Вышестоящим руководством.
Так может быть я уже уволена? И пора собирать вещи домой? Я нервно рассмеялась. Ну а что, все логично.
— И как мне теперь работать?
— Не знаю, звоните начальству, — он развернулся и ушел, оставив меня одну в бурлящем народом приемнике.
Я позвонила Мэри. Та очень удивилась, но, посмотрев в компьютере, ответила:
— Все в порядке, у тебя сегодня выходной. Завтра пропуск станет рабочим. У всех сотрудников блокируются пропуска на время отпусков, командировок и выходных. Ты не знала?
Нет, не знала.
— Отдыхай, милая.
Вышла на ступени клиники и несколько минут стояла в ступоре, пытаясь не щуриться на солнце и сообразить, что делать дальше. Не нашла ничего лучше, чем согласиться, что выходной не помешал бы. Затем вызвала такси и заскочив домой, буквально на минуту, назвала адрес Национального неврологического госпиталя.
Старинное здание из кирпича в центре Лондона с современной пристройкой. После оформления документов меня проводили в комнату для свиданий на закрытом этаже и попросили подождать.
Из мебели в комнате стол со скругленными углами и один мягкий стул. Я села, ощущая давящую изолирующую тишину, вспоминая практику в психиатрическом отделении во времена интернатуры. Находиться в такой комнате постоянно было бы жутко, но тут же об этом забыла, наблюдая, как въезжает коляска с Андреем, прикованным к подлокотникам наручниками. Если бы не многочисленные порезы и красные белки глаз с опухшим лицом, он выглядел вполне нормально. Кажется, ему все равно, что происходит вокруг.
— Ему дали успокоительное, — пояснил мужчина, привезший его. — Поговорите с ним. Бывает, им становится легче, когда они слышат голоса родных.
— Андрей, — позвала я. — Ты меня слышишь? Это я, Милена.
Не сразу, но он перевел расфокусированный взгляд, пока я рассматривала порезы. К сожалению те были ровными по краям, что указывало на то, что нанес он их себе сам. Когда такие порезы наносятся с силой, не бывает прямых линий. Они рваные, кожа буквально рвется, лопается в месте удара и там образовывается зазубренный край.
— Скажи, ты спала с ним? — спросил он на русском.
— С кем? — мне стало страшно.
Неправильный вопрос. Неверное начало.
— С Плацидом? Спасла?
— Я спала только с тобой, милый.
Почти незаметно он начал раскачиваться вперед, уголки бледных, потрескавшихся губ поползли вверх.
— Он такой сладкий, сладкий, сладкий.
— Кто?
— Его член. Понимаешь, член. Я хочу с ним слиться, я хочу быть им! С ним навсегда!
От сдавленных эмоций его голос окончательно сел, и он непонятно стал подвывать, крутя головой из стороны в сторону и пытаясь сдвинуть ткань с плеча, кусая сквозь нее.
Я расстроено посмотрела на медбрата, тот отвел глаза в сторону. Вероятно, он многое видел в этих стенах. От слез отчаяния до презрительных ухмылок радости.
— Я могу остаться с мужем наедине? Мне нужен час, — твердый взгляд давал понять ему, что возражений и отказов я не потерплю.
— Только не трогайте, это опасно, — предостерег тот, нехотя соглашаясь. — Видите, он кусается.
— Я хочу с ним только помолиться, — пояснила я, доставая из рюкзака фотографии Будд, семь маленьких чашечек для подношений и колокольчик.
Медбрат успокоился, понимающе кивнул и вышел.
Я начала ритуал сразу, пронзительно, с речитативного чтения священного текста, доступного только арья.
Спустя час мужчина вернулся, застав тихий звон колокольчика в полнейшей тишине и спящего пациента. Я встала, убирая ритуальные принадлежности в рюкзак.
— Он проспит до утра. Не будите его.
Затем повернулась к спящему мужу и прошептала ему.
— Я вернусь, как только смогу. Поправляйся.
Выйдя из здания, черепашьим шагом я брела вдоль первой попавшейся улицы, приходя в себя от изнуряющей сессии и прямого видения пустоты.
Я многого не зрею, больше полагаюсь на наитие, не захожу в глубокие слои разума, но совершенно твердо ощутила, как энергетические чакры тела Андрея смешаны.
Обычно у людей восемь основных чакр. Они идут одна за другой снизу вверх. От красной у копчика, отвечающей за секс и животные инстинкты, до самой верхней пурпурной, связывающей энергию жизни человека с единой вселенной, расположенной над головой.
У него над головой стоит красная чакра. Они выстроены в необычном порядке. Теперь ясно, почему его заботит секс, проявлялась агрессия. Мог ли он убить под воздействием этого? Я пришла к выводу, что вполне. Как такое физически сотворить с человеком без перенесения энергетических центров, невозможно представить. Кому под силу такое? Как? Я знаю лам, которые помогают людям раскрыть одну-две чакры, но это требует минимум недельного воздействия на человека ежедневно.
Мне не удалось на них воздействовать. Тем более последняя, пурпурная, казалась почти разрушенной. Несомненно, физически он здоров, по крайней мере внешние признаки таковы, но на тонком уровне глубоко болен. И это пугало до дрожи. Отравление жизненной силы.
