посылали блюсти княжескую честь. Она была здесь для того, чтобы ее Либушеньке было спокойней. И добрая женщина утешала девушку, как умела.
— Я тут в городе порасспрашивала местный люд, — тихо, словно рассказывая сказку, приговаривала она. — Оно, конечно, не то, что при границе, где, считай, каждый по-нашему понимает. А все ж и тут много таких. Хвалят твоего жениха, голубонько, хвалят. А что ликом темен, так это, говорят, от прабабки его. У них и дед его таким был, и сестрынец королевский — такой же. А была она ненашенская какая-то, будто на солнце печеная, как сарацинка. Но ты ж сама знаешь, у вас князей, не за красоту пару берут.
— Само собой, не за красоту. Хватит, нянюшка, не наше это дело, крулевича обсуждать.
— Да разве ж я что плохого говорю? — Не сдавалась нянька. — Я говорю, к жениху-то присмотрись получше, красавица. Тутошние его хвалят. Может, сладится все у вас. Ты только за девицами своими свитными присматривай. А то только и слыхать, что «Ах, крулевич!» да «Ох, крулевич!».
— Уймись, нянюшка, — от досады Либуше села в постели и даже руками всплеснула. Весь сон, как рукой сняло. — Не станут подружки мне дорогу перебегать. Не для того их тата сюда посылал.
— Ой, девонька, я ж разве что говорю, — продолжала тихонько ворчать няня, снова укладывая любимицу. — Только, говорю, смотри. Если уж эти сороки от крулевича того без ума, может, не грех и тебе присмотреться.
— Недолго без ума остаться, если его отродясь не было, — проворчала Либуше, не желая сдаваться. Но уже понимая, что ворчит больше из вредности.
После памятной прогулки по озеру она не раз задумывалась, как бы повернулось у них с принцем Генрихом, не виси на каждом из них тяжкое ярмо долга? Но принц, гляди ж ты, готов пойти против своих. И не ради любви, не ради нее, Либуше, а просто так, чтобы не пугать еще больше напуганную девочку. Может, и правда, неплохой он человек? Ладно, придет брачная ночь, там видно будет.
Сейчас, слушая нянькино бормотание, княжна сильно корила себя за те невольные слезы. Подумать тоже, почти королева! А туда же, няньке в платочек плакаться. Встревожила няню, обидела принца, себя извела… А толку? Сколько бы не обещал жених беречь ее до поры, когда под дверью будут караулить королевский маг и княжеский волхв, сильно убережешь? Ведь не случись ничего, ему, принцу, урону от того никакого не будет. А ее ославят на все края. Если не гуленой, так безмозглой дурой (это если муж возьмет вину на себя и во всем признается).
И вот ведь досада, мысль эта пришла в голову Либуше только теперь, когда принц уже уехал, и поговорить с ним до свадьбы — никак. И что же теперь делать? И спросить, опять же, некого. Нянька все бормотала и бормотала, что-то про красоту Предславы да про бабью мудрость, но Либуше уже спала. Сон ее был тяжелым, неспокойным. Каким он бывает, когда человек и во сне не умеет освободиться от дум.
Наконец-то нянька заметила, что ее не слушают. Вздохнув, сотворила над девушкой обережный знак, как привыкла делать с самого ее рождения, и, кряхтя, побрела на свой тюфяк. Но и там долго еще не спала, поминая всех богов и моля их подарить ее девочке добрую долю.
А наутро долгожданная свадьба стала еще на один день ближе. Под приветственные крики толпы обоз княжны выехал из замка и двинулся по узким улочкам города. Впереди, как обычно, ехала охрана. Только теперь рыцарей наместника сменили гвардейцы короля. За ними шли повозки с княжной и ближней свитой. Между ними ехали конные венды — воины воеводы Богувера. За последней повозкой с гостями еще один отряд гвардейцев прикрывал тылы.
У подножья замковой горы, на площади перед главным городским храмом, уже стояли наготове купеческие телеги. Одну за другой разворачивали возницы повозки, пристраиваясь в хвост процессии. Часть телег с товаром, предназначенным для столицы, присоединится к обозу за городом, где под охраной дожидалась своего часа на одном из постоялых дворов. Вслед за вендскими купцами пристроились несколько местных, кому по какому-то делу понадобилось в столицу. Конечно, ехать такой гурьбой всегда более хлопотно, зато и более надежно.
Сегодня с княжной в повозке ехала Любина. Воеводина, глядя на уставшее лицо княжны распорядилась сменить порядок. В итоге, недовольной Предславе пришлось уступить место более спокойной подруге.
— Не пойму я вас, — сказала Либуше, когда обоз выехал за пределы города и больше не надо было улыбаться и махать горожанам в окно кареты. — И чего вы со Славкой никак место не поделите? Ну, подумаешь, поедешь ты со мной сейчас, а она — потом. Могло быть наоборот, не вмешайся тетка. Какая разница?
— Ну как же, какая? — Со смешком ответила княжне подруга. — Я сейчас из твоей повозки горожанам ручкой машу, а Предслава потом опять поля да хлопские хаты разглядывать будет. И не покрасоваться.
— Так пусть и она машет, — довольно равнодушно пожяла плечами княжна. — Разве ж кто запрещает?
— Так, может и машет. Только кому она нужна там, в четвертой повозке, если ты — тут?
— Как дети малые, — Либуше только махнула рукой, насколько глупой показалась ей утренняя перепалка.
— Не скажи, княжно, — Любина грустно улыбнулась. — Это ты у нас — просватанная невеста, к жениху едешь. А нам с Предславой за того пойти придется, за кого заксонский круль велит. Так они с князем нашим уговорились. Вот и меряемся честью, которая к тебе ближе, которая невеста — лучше. Ты уж уважь, княжно, попроси своего крулевича, чтобы подобрали кого получше.
— А разве у таты с крулем Эрихом о том уговору не было? — Либуше удивилась. До сих пор она считала само собой разумеющимся, что оставшимся с ней девушкам достанутся самые непоследние женихи.
— Тата сказала, уговор был, чтобы знатного роду и чтобы при дворе служили. Чтобы, значит, нас при тебе оставить. А старый-молодой, красавец-урод — о том уговору не было.
— Сама знаешь, — вспомнила княжна Либуше нянькины слова, — в родовитые семьи не за красоту берут. Но я попрошу, конечно, если они там все за нас еще не решили.
Девушки замолчали, загрустив. Нянька, весь разговор удачно притворявшаяся
