Его дыхание рваное, он уже сам начинает постанывать от возбуждения. Я слышу его жаркий шепот, но не разбираю слов, потому что сейчас все неважно. Есть только он, я и то, что рождается между нами, наша страсть, наше желание и что-то намного большее, что я ощущаю почти физически.
Когда исчезает его комбинезон, я тоже не замечаю, как не могу вспомнить, сам ли он его снял, или я помогала. Но тело моего мужчины манит прикоснуться к нему, и я приподнимаюсь, чтобы вынудить его лечь на неширокое ложе, образовавшееся из двух разложенных кресел. Мои пальчики вырисовывают вензеля ноготками на широкой мускулистой груди. Рома откидывает голову, его губы приоткрываются, и я слышу лучшую музыку на свете — стон мужчины, рожденный моими ласками. Мои губы порхают по его телу, оставляя влажный след, и я с улыбкой смотрю, как подрагивает его живот, когда я спускаюсь все ниже. И его естество, налитое силой и желанием, тоже подрагивает, словно в нетерпении. Я целую шелковистую головку, размазываю пальчиком каплю смазки, прозрачной жемчужинкой застывшую на возбужденной плоти, и тихо смеюсь, когда синие глаза распахиваются и с мольбой смотрят на меня. Мне так хочется подразнить его, но времени до невозможности мало, а спайлер уже близко от нашего корабля.
И тогда я перекидываю ногу через бедро. Закаменевший напряженный член, оказывается накрытым лепестками моего лона, и я скольжу по всей его длине, закрыв глаза, кусая губы от мучительного удовольствия, вновь настигающего меня.
— Инна, — выдыхает Рома. — Инна…
— Да! — вскрикиваю я и ускоряю свое скольжение.
Его пальцы впиваются мне в бедра, и мой мужчина вновь ловит отголоски страсти на моем лице. Но, уже подойдя к самой грани, я приподнимаюсь и позволяю Роме заполнить меня до предела. Наши стоны сливаются. Рома вонзается в меня снова и снова, я почти не двигаюсь, поглощенная нарастающей лавиной, несущейся на меня. Я уже лежу на груди мужчины, ловлю его губы, пью его рваное дыхание, смешанное с хриплыми стонами.
— Милый, — шепчу я ему в приоткрытые губы. — Родной… Рома-а-а, — крик разрывает грудь, когда он переворачивается, подминая меня под себя, заполняя меня собой в последний раз, потому что громкий протяжный мужской стон сливается с моим криком, переплетается и уносит нас куда-то далеко, откуда так не хочется возвращаться…
— Ох, — хрипло вздохнула я и вздрогнула, почувствовав напористые, но такие приятные руки на своих плечах.
Руки скользнули по спине вниз, легли на бедра, и уверенные губы коснулись основания моей шеи…
— Дима! — вскрикнула я и дернулась в сторону, только сейчас осознав, что платье уже лежит на полу у моих ног.
Поняла я это, потому что чуть не запуталась в нем и полетела вниз носом. Ардэн перехватил меня и дернул вверх. Я вновь влетела ему в объятья. Димино лицо оказалось неожиданно очень близко, парализуя пронзительным испытующим взглядом.
— Мне нужно узнать, — тихо произнес он и смял мои губы, по-хозяйски уверенным поцелуем, больше напористым, чем страстным.
И это было подобно разорвавшейся бомбе в моей голове. Предательский стон оповестил наглеца, что мне нравится происходящее, и тогда на помощь мне явилась гордость. Я уперлась в твердую грудь ладонями и напряглась, вырываясь из плена умелых губ командира «Гордости Аттарии». Он тут же вновь перехватил меня, положил руку на затылок, не давая увернуться, и заглянул в глаза. Я вздрогнула, глядя на сужающиеся и вытягивающиеся в вертикальные черточки зрачки. Радужка Димы из шоколадной стала желтовато-карей.
— Дим, твои глаза, — хрипло прошептала я.
— Что видишь? — тон мужчины стал неожиданно требовательным.
— Радужка посветлела и зрачки…
— Что зрачки?
— Вертикальные, мли-и-ин…
Дима тут же выпустил меня из рук и отшатнулся, спеша к зеркалу. Некоторое время он рассматривал себя, что-то бурча на непонятном языке, который чип в моей голове не распознал. Но по интонации это более всего походило на «охренеть», с чем я не могла не согласиться. После обернулся и, чеканя шаг, подошел ко мне, вновь вцепившись мне в руку.
— Идем, — коротко велел он.
— Хрен те в обе руки, — машинально нахамила я, опять рассматривая его глаза. — Я тебя боюсь.
Дима открыл рот, чтобы что-то сказать, но опять замер, прислушиваясь к неслышному мне голосу.
— Ты издеваешься? — рыкнул он, и глаза стремительно потемнели, становясь обычными. — Иду!
И он опять ушел, ничего не сказав, но уже от дверей каюты бросил на меня странный взгляд. Я некоторое время пялилась ему вслед, затем почесала в затылке и все-таки глубокомысленно изрекла:
— Ни фига себе за хлебушком сходила…
Следующий час, по моим внутренним часам, не заслуживавшим доверия, как и внутренний компас, меня никто не беспокоил. За это время я успела осторожно отнести на кровать бирюзовое платье, сделав вывод, что умная шмотка отреагировала на мои воспоминания о поездке от площади Раздора до «Гордости Аттарии» и сама меня раздела. Но данный вывод повлек за собой следующий. Так это что, подумай я где-то о чем-то подобном, и все? Здравствуй самый жуткий кошмар: голая Инна в комнате полной народа? Пожалуй, не буду я злоупотреблять его ноской.
После этого я закинулась алкогольной пилюлькой, чтобы стресс снять, и взялась за дальнейшую примерку. Теперь гораздо спокойней, и даже с опаской. Кто его знает, что мы еще такого экзотического накупили с моим синеглазиком — того гляди, еще на что-нибудь нарвешься. Но остальная одежда оказалась нормальной тупой одеждой, то есть послушной и неприхотливой. Мне еще не хватало с каждой тряпкой сюсюкать, чтобы не задеть ее тонкую душевную организацию.
Когда в третий раз объявился Дима, я уже сидела в своем родном спортивном костюме, веселая на две пилюли, и совершенно… беззаботная.
— О, Димон! — жизнерадостно восхитилась я. — Заходи, брат! Присаживайся, — я указала широким жестом на всю каюту, — Рассказывай, как ты докатился до жизни такой.
Ардэн замер у входа, он явно опешил от столь радушного приема, и теперь подозрительно смотрел на меня.
— Ну, иди-иди сюда, морда инопланетянская, — поманила я его к себе пальцем. — Цыпа-цыпа, ик, о-ой. Чего-то пилюльки у вас такие крепкие. Разбавлять надо, дружочек, разбавлять. А лучше закусывать, да-а, ик, о-ой.
Он подошел и склонился ко мне так близко, что я щелкнула его по носу. Дима не обиделся, но по руке мне шлепнул. Тогда обиделась я.
— А ты кто такой, морда твоя гуманоидная, чтобы являться в чужой дом, лапать чужую бабу, а потом еще и драться? Ну, Ди-има-а, разочаровал ты меня, ой, разоча… ик, о-ой… вал. Че-орт, — тяжело вздохнула я.
