вкусный в моей жизни суп.
Процесс еды был длительным и так утомил меня, что, выпив бульон, я сразу уснула, — проснувшись поздним вечером еще более голодной. И вновь отшельник дал мне лишь бульон. На это раз в нем были размяты в кашицу какие-то овощи. Я схватила его за руку, боясь вновь провалиться в сон, раньше, чем узнаю, что произошло; но старик опустил меня на подушку, ласково погладив по голове, — Спи, Дара, спи, — я все расскажу тебе завтра.
Через день я смогла впервые самостоятельно сесть, а через неделю преодолела расстояние до входной двери, пройдя через комнатку, в которой жил старик и смогла впервые выйти из дома. Распахнув дверь и оглядываясь по сторонам, я с ужасом поняла, как долго болела. Камни умело хранили прохладу, не давая проникать зною внутрь, сохраняя температуру постоянной. На улице же была жара. По ощущениям, — середина лета.
Ошарашенная, я опустилась на лавку у порога, отпуская жутко скрипящие грубо сколоченные доски, считающие по какой-то причине себя дверью.
Я сидела в небольшом дворе, в центре которого росло одно единственное дерево, кроной своей, закрывая почти все пространство. Здесь же стоял скособоченный колодец, из-за которого виднелись несколько грядок с овощами. Окружала двор стена, высотой в рост человека, сложенная из огромных камней, с железными воротами в центре.
Ворота эти, привлекли мое внимание, и я нетвердыми шагами дошла до них, чтобы проверить, настоящие ли они. Удивительная их роскошь и филигранность казалось неуместной в этом убогом месте, в тоже время являясь косвенным подтверждением слов отшельника о том, что я нахожусь в убежище.
Непонятно, как эти ворота сюда попали, но сделаны они были явно Краем. И еще, — они никогда не открывались. Сколько раз я потом дергала за засов, оканчивающийся хитрым завитком, — только мой брат умел делать такие, — бесполезно. Ворота казались монолитными, как будто из единого листа железа.
Постепенно восстанавливаясь, я начала заниматься повседневными делами, жалея, что у меня нет самых обычных женских мелочей: лент, украшений, запасной одежды. Хаэль, отдавший в начале мне несколько своих безразмерно длинных рубах, и найдя иголку с нитками, сказал, смеясь, что это повод научиться обходиться малым.
Я тоже улыбнулась, прищуриваясь, — Хорошо, что твои рубахи мне почти до пола! Вот ходила бы перед тобой с голыми коленками, — ты бы не так заговорил.
Отшельник посмотрел на меня задумчиво,
— Дара, скоро тебе будут по размеру лишь мои безразмерные рубахи.
Я не поняла, — О чем ты?
Он поднял руку, показывая пальцем на что-то, над моей головой,
— Над тобой две ауры, девочка. Твоя… и еще одной девочки, — отшельник улыбнулся,
— Я сначала думал это мальчик, — но ошибся. Это девочка.
Я опешила, — Я беременна? Но как это возможно?
Хаэль хмыкнул, — Дети рождаются от соития, Дара.
Я залилась краской, опуская глаза, — Даже от единственного?
Отшельник пожал плечами, — Почему нет?
Неоднократно я просила отшельника выпустить меня в пустыню хотя бы ненадолго, — этот странный человек, относящийся ко мне терпеливо и бережно во всем остальном, — здесь был непреклонен до жесткости.
Однажды, когда я, уставшая от бесконечного сидения в этой своеобразной тюрьме, начала кричать и топать ногами, — он посмотрел мне твердо в глаза и сказал,
— Дара, из убежища нельзя выйти до истечения срока. Даже если бы эти ворота были распахнуты настежь, — ты бы не прошла. В этом и есть смысл убежища.
— Но ты же проходишь через них свободно! — воскликнула я.
— Да, потому что это МОИ ворота.
— И когда настанет этот срок? — спросила я растерянно,
— В твоем случае, — отшельник изготавливал силки, прикрепляя веревку к рогатине, — Когда за тобой пришлет отец. Или, когда я умру.
Я рассмеялась, не веря, — Это шутка? Я беременна, Хаэль! Может, ты решил стать повитухой?
— Отшельник улыбнулся,
— Думаю, это не сложнее, чем принимать роды у козы. Кстати, о козе, — он подергал за веревку, проверяя крепление — Нужно поймать одну из беременных диких коз. Приручим ее. Потом будет молоко.
Я смотрела на него не веря, — Хаэль, ты же не всерьёз! Мне нужно домой.
Он уже не улыбался, — о каком именно доме ты говоришь, Дара?
Я чуть не заплакала, — Ты издеваешься? Ты же знаешь, что я хочу к отцу, к братьям!
— Да, это я знаю, — Хаэль смотрел серьезно, — Но я также знаю, что дом жены в доме её мужа.
У меня задрожали губы, — Ты думаешь он еще жив?
Отшельник подошел ближе, взял меня за левую руку, легко проводя пальцами по запястью. У тебя на руке браслет, Дара. Браслет Князя. И ты его не сняла. А под браслетом лента Тьмы, которую обвивает лента Света.
Я, онемевшая, смотрела на него широко распахнутыми глазами, — Ты видишь браслет? Ты видишь метки?
Он улыбнулся, — Не глазами.
С того дня я начала готовиться к родам. Нашла сложенный шатер, попросила его установить.
Хаэль был непреклонен,
— Ребенок должен родиться в середине зимы. Ему нечего делать в продуваемом ветрами шатре, — он запасал дрова и сухую траву, уходя ежедневно в пустыню и пропадая там целыми днями.
Принес козу, которая через месяц родила милого серого козленка. Теперь у нас было молоко. Начал запасать мясо, засаливая и оставляя вялиться на солнце. Шкуры он дубил где-то в другом месте, жалея меня и не желая мучать вонью.
Иногда на меня накатывала такая слабость, что я целыми днями не могла встать с лежанки. Старик садился рядом, опустив руку на мою голову, питал силой. Часто говорил,
— Нечего в духоте лежать! — и выносил меня к акации, сажал, прислонив спиной к стволу, развлекал пустяками.
Выглядел он теперь и сам не очень хорошо, часто казался осунувшимся, и я просила его не тратить на меня силу, не загонять так себя, отдыхать побольше.
Хаэль смеялся, — Нет времени!
Правда, в самые жаркие часы все-таки садился рядом, набирал нам ледяной воды из колодца, и привалившись спиной к дереву, разрешал, — Ну, спрашивай.
И я обрушивала на него водопад вопросов, задать которые мне было просто некому.
Старик вскидывал бровь, — Все ответы вокруг тебя, Дара. Научись слушать. Научись смотреть не глазами. Убери себя из картины мира. И ты увидишь, как он прост и понятен, как идеален в своей завершенности. Чтобы понять суть, — нужно уметь задавать правильные вопросы. И не врать самой себе.
Я вздыхала, — эти теории казались слишком заумными. Но Хаэль не оставлял меня в покое,
— Вот стена. Почему ты ее видишь?
— Потому что она есть.
— Но ночью она есть тоже,
