человек, выше всех кого я знала, широченный в плечах, мощный и с курчавой бородой. Настоящий лернийский медведь, как звали его в обществе. Садовый нож в его ладонях казался перочинным, крохотным. Когда мы были помладше, папенька Бриссы частенько нас развлекали, сажая всех своих детей, (ну кроме Инвара, чересчур взрослого для таких забав, и слишком серьезного) и меня до кучи, на длинную доску и поднимали на одном своем могучем плече.
При том, грозный с виду силач, был добрейшей души господин, и даже сейчас, когда ему стукнуло шестьдесят, лоб его оставался светлым и чистым, без единой резкой морщины, как у человека что никогда не хмурится и не сердится.
— Добрый день Милон Лизаветыч! — Преувеличенно радостно поприветствовала я его, вежливо кланяясь. Я всегда любила этого человека, да и кем он был нелюбим?
— И вам утра доброго, княжна Ари — Поздоровался он, по-домашнему сократив мое имя, и одарив меня той самой своей солнечной и теплой улыбкой, что так нравилась мне и в его родных детях, Бриссе и Люке.
— Что ж вы сами куст стрижете? — Притворно удивилась я, прекрасно зная ответ, но решив доставить удовольствие старику этим вопросом.
— Дак кто ж если не я! — Так же притворно возмутился барон, глядя на меня сверху вниз, и улыбаясь во все свои румяные щеки. И не скажешь что этот вот «медведь», отнюдь не сын простой деревенской бабы, как могло показаться на первый взгляд, а самый натуральный граф, причем не абы какой, а в юношестве Горячев, родственник, самой правительницы Парна, княгини Аравины Парнейской. Мог бы составить партию любой сиятельной девице знатной крови, а принял предложение «кузнецовой дочери», вдовы, баронессы Густы. Чего я никогда не могла понять, но с другой стороны радовалась за матушку Бриссы которой достался такой замечательный во всех отношениях супруг. — Вон, посмотрите, госпожа Ариана — Он указал толстым коротким пальцем на два ряда растущих вдали островерхих кипарисов — Угадаете ли, какие из них подстригала приглашенная из-за границы садовница, а какие я выстриг? — Я честно сощурилась, пытаясь выполнить его задание но не смогла. Все кипарисы были настолько безупречной формы, без единой выдающейся веточки или листика, что я видела на фоне голубого неба довольно ясно, что угадать определенно невозможно. В чем я и призналась.
— То-то же! — Хмыкнул довольно барон — Я выписал садовницу, и лишь уверился, что мастерство рук, что землю любят, и истинного парнейца, равно, а частично и выше, любого заграничного таланта.
— В этом я с Вами совершенно согласна, барон. — Склонила голову я, признавая свое безоговорочное поражение в этом не начатом споре.
— А вы говорите, сам или не сам. — Он отдал нож подошедшей служке, и пошел вперед по аллее, следом я, а за нами, на почтительном расстоянии камердинес.
— Но сказано же — овладев мастерством, возьми учеников себе — ибо сотворенное одним, не равно сотворенному многими. — процитировала я священное писание, не торопясь переходить к интересовавшим меня темам. Мне следовало решиться на это, а пока я купалась в ауре сего человека, доброй и благостной.
— Это, барышня уже ваше, женское дело, передавать освоенное, да распределять полученное — Барон шел, не глядя в мою сторону, но убирая с моего пути нависающие над аллеей ветки. Некоторые сразу же обламывал, и чувствовалась в этом его уверенная хозяйская рука.
Все в этом имении поддерживалось им. Он как сердце сложнейшего механизма действовал, следя за тем как ровно стучат поршни, как все работает и оттого процветает. — А мне же просто любо копаться в земле. Все равно, как говорится старику да к сырой земле привыкать придется — Он одарил меня еще раз озорной молодцеватой улыбкой, на которую невозможно было не ответить.
— Право, барон, какой же вы старик! — Усмехнулась я, уже видя вблизи белые купола многочисленных летних беседок. Раз уж такая оказия выпала, пора и к делу перейти, пока Милон Лизаветыч совсем не увлекся своими садовничьими рассказами. Тем более что он уже начал.
— Полно, княжна, вы прям как ваша матушка, талантливо льстите, да смущаете старика — Он усмехнулся, и продолжил развивать любимую тему — Позвольте я вам хмель покажу свой, голубушка моя, баронесса, велела целое поле под него определить, как взойдет, и мы его соберем, то собственное пиво, густовское сварим. Может в следующем году и пивоварню открыть удастся! Давно уж этого хочу, но то ливень, то солнце урожай выжигает, то еще что. Но в этот раз славное поле засеяно, речка рядом, должен хорошо взойти.
— Как раз о баронессе — немного криво свернула я с темы, решившись на начало неприятного разговора. Следовало узнать как Густы относятся ко случившемуся. Я постаралась говорить, сохраняя простодушную улыбку — Говорят она не в духе? — До нас уже доносился отзвук ее голоса, хотя самой пока не видать… А всему виной тренированные легкие этой женщины, в прошлом полководицы, привыкшей выдавать громкие и четкие приказы.
— Душа моя вспыльчива — признал крутой нрав жены, барон. Изящная речь которого и безупречные манеры, комично вязались с его же «медвежьей» внешностью. Да и темными от земли по локоть, руками — Но к счастью отходчива. Пошумит и успокоится.
— А с Фогелем что? — Продолжила я гнуть свою линию.
— Ох, тоже перебесится. Я с ним поговорю как вернется, от матери выговор получит, от гувернера тумак, вот и одумается. А то, что к девице Левицкой сбежал, так то дело молодое. Детей мы воспитали хорошо, ничего против чести нашей он не сотворит. Да и к вашей семье имею я полное и безоговорочное доверие. Ирма — из Левицких, значит дева благородная. И сына нашего не обидит, я уверен. Обычное юношеское безумие, имеющее начало, и — он вздохнул, широченные плечи его опустились, но лицо сохраняло доброе, ясное выражение — и к счастию конец тоже.
— Всем бы ваше спокойствие — в очередной раз восхитилась я отцом Бриссы. — Откуда его в вас столько? Будь вы женщиной, я бы поняла, но такое самообладание у мужчины, каждый раз диву даюсь!
— Это есть великий дар, умение обращать гнев, горечь и ярость себе не во вред, а во благо. Очень скоро, и вы, дорогая госпожа Левицкая, и Брисса, и, надеюсь на это,
