По улицам района ездила военная техника. В домах горел свет. Здесь никто ничего не взрывал и ни в кого не стрелял. Как будто все, что творилось за лесополосой в соседнем квартале, их не касалось. Я топала по сугробам и пряталась за кустами, обходя дом за домом со стороны внутренних дворов, пока не напоролась на одну из домашних собак. Она сидела на цепи возле будки и начала громко лаять. Я пыталась переползти через ограду из кустов в соседний двор, когда услышала этот звук. Щелчок от перезарядки оружия. Собака продолжала лаять, пальцы медленно отпустили ветви кустов, и я повернулась лицом к тому, кто целился в меня. Это была женщина-хранительница. В спортивном костюме и сапогах, она удерживала дробовик двумя руками и смотрела на меня.
– Груша, заткнись! – закричала она собаке, и та перестала лаять.
– Пожалуйста… – прошептала я, глядя на незнакомку. – Отпустите меня…
Послышался шум с другой стороны вечно зеленого забора. Кто-то открыл дверь и вышел на улицу.
– Мила, что у тебя там? – закричала какая-то женщина.
Незнакомка смотрела на меня. Я – на нее.
– Груша разнервничалась, и я вышла посмотреть! – ответила она и опустила дробовик.
Подошла к живой изгороди и остановилась рядом со мной. С противоположной стороны подошла ее соседка.
– Ну как ты, Мила? Роман не звонил? – спросила соседка.
– Пока нет. А Леня твой? Звонил?
– Нет. Надю еле спать уложила. Всю ночь бомбили.
– Думаю, это еще не конец, – Мила переминалась с ноги на ногу. – По сети передают, что авиатехнику подняли по тревоге.
– Нас обстреливать не будут! – в пылу воскликнула соседка. – А этим тварям так и надо! Ладно, пойду в дом. Леня сказал не выходить, пока все не утрясется.
– Ну, давай. Еще увидимся, – женщина развернулась и пошла в сторону своего дома.
Потом остановилась и обернулась. Взгляд заскользил поверх зеленой изгороди.
– Ползи в дом, – шикнула она. – Быстро!
И я поползла. На четвереньках. Забралась по деревянным ступенькам и уткнулась носом в плетеный половик. Женщина закрыла дверь и присела рядом со мной на корточки.
– Тебе сколько лет?
– Шестнадцать, – ответила я.
– Как зовут?
– Алена.
– А фамилия?
– Евстофова.
– Твою мать! – женщина встала и отошла от меня на несколько шагов. – Ты здесь одна?
– Да, – закивала я, прижимая трясущиеся от холода руки к груди.
– Мать и отец… – женщина осеклась.
– Погибли.
– А сестра? У тебя ведь была еще сестра?
– Ее нет, – ответила я и свернулась калачиком на полу.
– Господи… – прошептала женщина. – Господи… Они же обещали не трогать детей…
Я молчала. Думала о том, что недолго пробуду в тепле этого дома. Сейчас эта хранительница позвонит, куда следует, и сдаст меня. Собака… Во всем виновата собака. Если бы не залаяла, я бы была уже далеко.
– Ты ведь послушницей родилась? – спросила женщина.
– Да.
– Раздевайся, – она подошла ко мне и стала стягивать сапоги. – Ты вся мокрая. Нужно горячую ванну принять, иначе подхватишь пневмонию. Давай! Шевелись!
И я делала, что она говорила. Разделась, оставив вещи на полу. Прошла за ней в ванную, уселась на дно и смотрела, как вода стекает в сток.
– Горячую воду сразу делать нельзя, – шептала себе под нос женщина. – У тебя может быть обморожение, поэтому будем постепенно повышать температуру воды в ванной, пока не согреешься.
– Вы сдадите меня? – напрямую спросила я и подняла глаза на хранительницу.
– Я не знаю, – выдохнула она.
– Спасибо за честность, – ответила я и закрыла глаза.
***
Я проснулась в воскресенье и целый день провела, лежа на диване. Идеальный выходной, с моей точки зрения. Дожить бы до понедельника – и на том спасибо. Я дожила, и в семь утра была на парковке возле больницы. Приемное отделение встретило меня, как подобает, то есть никак. Следуя своему обычному маршруту, я поднялась по лестнице на третий этаж и свернула в санпропускник. Я уже поняла, что негласно «первой хирургией» называли отделение Айени, «второй» отделение плановой хирургии, которое располагалось на четвертом этаже, «третьей» – наше отделение, то есть «экстренную хирургию».
Достав из шкафчика очередной мужской костюм, я начала переодеваться. И только я стянула с себя брюки, как дверь за моей спиной распахнулась, и в нее вошел никто иной, как Одьен. Я даже замерла на мгновение, но он, как ни в чем не бывало, прошел к своему шкафчику и начал переодеваться.
– Здравствуйте, – в пустоту произнесла я.
– Доброе утро.
Я быстро надела хирургический костюм, схватила сумку и понеслась в ординаторскую. Дежурный доктор Петкинс спокойно сидел на своем стуле и смотрел… …порно. Заметив меня, он даже не удосужился оторваться от голографического экрана, как будто звук в это время был выключен.
– Порно, доктор Петкинс? В семь двадцать утра?
– Друг из приемника принес. Тут две барышни и…
– Подробности оставьте при себе, – скривилась я и направилась к кофеварке.
Петкинс выключил звук и с восклицаниями «ну, люди, дают!», продолжил просмотр.
Мужчины, что тут скажешь. Это еще ничего. Вот, когда они начинают обсуждать подробности своей интимной жизни, тогда действительно становится тошно. И красочно все распишут, и оценку по шкале присвоят. Ах, да! Совсем забыла про пошлые анекдоты, которые они травят. Хорошо, когда все в меру. Но, если слышишь их изо дня в день, устаешь.
– Не любишь порно? – спросил доктор Петкинс. – Это же смешно, особенно текст, который для них пишут.
– Согласна, звуковую дорожку можно включать отдельно и долго смеяться над всем происходящим.
– Ясно все с тобой! – махнул рукой Петкинс. – Моя тоже порно не любит. А вот Анжелине нравится.
Я промолчала. Анжелина, очевидно, предпочитает то, на что жена не соглашается.
– Ах, да, совсем забыл спросить про твое самочувствие!
– Все хорошо, как видите.
– Вот и отлично. А то мы все тут перепугались. Одьену, кстати, тоже плохо было.
– Плохо?
– Да, он ушел через час после тебя. Сказал, что съел что-то не то.
Странно… Никто и словом не обмолвился об этом…
– Я встретила его в раздевалке утром. Мне показалось, что он выглядит вполне здоровым.
– Он быстро приходит в себя, совсем, как ты. Да и не припомню, когда он в последний раз болел.
– Как дежурство прошло? – сменила тему разговора я.
– В твоей палате одна поступившая. На переходе машина сбила. Там несколько ребер и «открытый голени». Ей травматолог из приемного конструкцию внешней фиксации поставил и рану ушил. Дальше ты уж сама.
– Пойду, взгляну на нее.
– Да, и к обходу подготовься. Наверняка Оди сегодня тебя почистит.
– Почему вы так решили?
Петкинс повернулся ко мне лицом и, прищурив один глаз, выдал:
– Мы тебя предупреждали, но ты, плохая девочка, не послушалась. Теперь будешь пожинать плоды…
– Вы о чем?
Петкинс тяжело вздохнул, но все же ответил:
– О твоем романе с Айени знает вся больница.
– Ах, это… Ничего, потрещат и забудут.
– Ой-ей-ей, девочка. С огнем играешь!
– Да ни с кем я не играю. Айени помог мне в магазине – вот и все.
– Про машину тоже все знают…
– Удивили. Покататься, что ли, нельзя?
– Айени никого к своей машине на пушечный выстрел не подпускает, а тебе руль доверил.
Вот засранец!!!
– Значит, я – первая. Это все? Все слухи?
Доктор Петкинс замялся, и я поняла, что за воскресный день новость обошла город по кругу и была приправлена маленькими подробностями.
– Ну, говорите уже! – не выдержала я.
– Моей жене сказали, что из-за встречи с тобой Айени не явился на праздник, посвященный дню рождения его матери. Понимаешь, чем дело пахнет?
– Дерьмом оно пахнет, – вздохнула я.
– Так что, не стой! Иди, готовься к обходу.
– Иду, – промычала я и поплелась к сестринскому посту.
Когда я вернулась, вся команда, кроме Одьена, была в сборе.
