и пульс Нилы постепенно сравнялся с пульсом Тари, словно влился в него, став его частью. Когда Берен забирал её боль, она не чувствовала его ни у себя в разуме, ни в душе́, а лишь ощущала, как он вытягивает из неё тьму. Старшую мать Тари почувствовала. Словно небольшие гладкие камушки перекатывались в её голове, постукивая холодными боками друг о дружку. Не больно, но приятного мало. В случае с Береном Тари знала, что он видит, здесь же – оставалась в неведении.
Нила перебирала её воспоминания, словно вешалки с одеждой в платяном шкафу: какие-то отодвигала не задерживаясь, на каких-то останавливалась, разглядывая, а что-то выдёргивала из уютного полумрака на свет, чтобы увидеть в деталях. И вот тогда Тари становилось больно: сердце замедлялось, в горле горело – первые признаки подступающего обращения. Но то ли старшая мать крепко держала её в человеческом теле, то ли затронутые ею воспоминания не были настолько сильны, (Тари, не видя их, лишь ощущала сопровождающие их эмоции) – однако обращения не происходило.
Профессор Дарер недовольно поджала губы: Тамари отлично владела собой. С одной стороны, это хорошо для эксперимента, с другой – чем лучше человек себя контролирует, тем сложнее им управлять. И, если не найти воспоминания-кнопки, лишающей Тари контроля над собой, то убедить девушку в её беспомощности, скверности, сломленности будет сложнее.
***
– Сейчас! – прозвучало в голове Эльсы, и девочка потянула сидевшую с ней в кузове фургончика Агнесью за рукав.
– Я хочу в туалет!
– Остановитесь! – крикнула женщина через окошечко в кабину, и машина свернула на обочину. – Давай быстрее, – поторопила она Эльсу, – только в лес не заходи!
В лес Эльсе было ни к чему. Она прикрыла дверь фургона, встала так, как сказал ей Гудвин – чтобы её не было видно в зеркала заднего вида – и, сняв с запястья ярко-жёлтую, как цветок одуванчика, фенечку, бросила её на дорогу.
***
Берен вернулся в общину, но за шлагбаум его не пустили.
– Наши люди увезли твоих девочек в Благоград, как и обещали. Там их и ищи, – недружелюбно бросил один из охранников, поигрывая пистолетом.
Отъехав от шлагбаума, егерь остановился и сосредоточился, попробовал почувствовать Тари, отыскать её хотя бы мысленно. Но всё было бесполезно. Внутри стояла такая тишина – ни единого отголоска – словно никакой эмоциональной связи между ними никогда не было. Не молчала лишь интуиция, и, хоть охранники Берена не убедили, она велела сесть на байк и ехать в сторону Благограда.
***
Это воспоминание казалось скучным и неприметным, но профессора привлекло то, насколько тщательно и глубоко оно было спрятано. Она ухватила едва торчащий хвостик, легонько потянула, и на неё словно чан с нефтью опрокинули: едва успела отзеркалить солёную тьму по касательной, – так неожиданно и обильно она полилась. Сердце Тари бухнуло и на время остановилось, трансформируясь вместе с телом, выгнувшимся дугой, словно от пронзительной боли.
«Так, девочка, так, хорошо!» – мысленно пробормотала старшая мать и потянула воспоминание сильнее. На её удивление, Тари не перекинулась сразу, как бывало с другими. Девушка отчаянно… нет, – даже доблестно сражалась, из последних сил удерживаясь в человеческом обличье. Но эмоции, вызванные невидимым для неё воспоминанием, оказались сильнее, и вскоре на вязаном пуфе напротив Нилы оказалась не Тари, а чёрная пернатая тень. Она колыхнулась, чтобы подняться на крыло и напасть сверху, но лишь безвольно обмякла.
«Да, детка, со мной не забалуешь! Не напрягайся».
Профессор рванула воспоминание, вытаскивая его на свет, и стёкла в её вагончике зазвенели от истошного, переполненного болью вопля грапи.
«Мне жаль, что ты узнала об этом, – говорит Асинэ, – тем более таким образом. Я не думала, что ты вернёшься так рано».
«Занятие отменили», – хрипит Тари. Она стоит у окна и смотрит на улицу, не на сестру. На сестру смотреть сил не хватает. «И давно это у вас?» – спрашивает, и голос звучит, словно чужой, даже как будто откуда-то из другого угла комнаты.
«Пару месяцев», – не сразу отвечает Асинэ, и Тари понимает, что это полгода, не меньше.
«А как же Сол?» – Тари проглатывает подступившие к горлу слёзы.
«Он не должен ничего узнать! – отвечает Асинэ уже гораздо быстрее. – Никто не должен… Тари, поклянись, что будешь молчать!»
«Ты хоть ещё любишь его?» – Тамари отворачивается от окна, сквозь мутную пелену смотрит на Асинэ. Голос сорвался, и получился какой-то беспомощный сип.
«Я… не знаю, Тари, – Асинэ опускает глаза, не выдерживая взгляда младшей сестры. – Иногда мне кажется, что уже нет».
«Так разведись!» – выплёвывает Тари. Асинэ закрывает лицо руками, опускается на кровать. «Не могу, – сквозь слёзы шепчет она в ладони. – Я беременна, Тари. И я не знаю, кто отец…»
Пол уходит из-под ног Тамари, в глазах темнеет и, кажется, на руках уже пробиваются перья, но она чудовищным усилием воли удерживается от обращения – ей помогает внезапно вспыхнувшая в гаснущем сознании мысль. «Но этот твой, – шепчет Тари, – он же грапи!»
Асинэ кивает, всхлипывает. «Вот поэтому сегодняшняя наша встреча была последней. Ни он, ни кто-либо ещё не должен узнать о ребёнке раньше времени. И тем более о том, что этот ребёнок может быть не от Сола».
Если есть хотя бы малейшая вероятность того, что у кого-то из родителей активная мутация Гапица – рожать нельзя, таков закон.
«А о Соломире ты подумала?! Он будет воспитывать чужого сына или дочь?»
«Он об этом не узнает, – Асинэ отнимает руки от лица, и по её глазам Тари видит: сестра уже всё решила. – Никто, кроме нас двоих, не узнает. Поклянись, Тамари! Поклянись тем, что для тебя дороже всего!»
Но Тари молчит, не мигая смотрит на сестру.
«Если бы не я, Тамари, тебя бы на опыты сдали!» – срывается Асинэ, но Тари по-прежнему не отвечает. В вязком, удушающем молчании проходит не меньше минуты, Асинэ эта минута кажется сутками. «Клянусь», – наконец роняет Тари.
«Чем? – не отстаёт сестра. – Поклянись самым дорогим…»
«Клянусь жизнью Сола», – обрывает разговор Тари.
***
Берен затормозил и развернулся так резко, что едва не опрокинул мотоцикл на бок. Ему не померещилось: посреди дороги желтел браслетик из ниток – такой же, как сплела для него Эльса, и это не могло быть совпадением. «Молодец, малая!» – подумал Берен и вновь прислушался к себе, надеясь уловить хотя бы отблеск эмоций Тари. Ничего. Ничего хорошего…
«Я не слышу тебя, Тари. Я не слышу тебя, но, где бы ты ни была, держись!
Я сейчас подойду к тебе. Ты должна будешь взяться за мой ремень сзади. И не отпускать, что бы ни случилось. Справишься? Всё будет хорошо, слышишь?
Ты сильная, Тари, я верю – ты справишься. Не сдавайся. Ты нужна мне».
***
– Что, опять в туалет? – возмутился водитель, когда Агнесья попросила остановиться во второй раз.
– Это ребёнок, Бор, – пожала плечами женщина. – Тем более, отварами её поим безостановочно.
Эльса выбралась из фургона, сняла с руки красную фенечку и, размахнувшись, бросила на дорогу поближе к повороту, который они только что миновали.
Когда девочка через некоторое время попросилась в туалет в третий раз, удивилась уже и Агнесья.
– Теперь мне по-большому захотелось, – прошептала Эльса, смущённо опустив глазки.
На этот раз она незаметно сорвала с кустов у обочины и съела несколько диких ягод, на которые указал ей Гудвин. Они чистили желудок не хуже активированного угля, и девочку очень скоро стошнит, но это единственный доступный способ задержать фургон. И Эльсе потребуется как можно ярче изобразить отравление, чтобы не на шутку перепугать своих спутников.
***
«А младшая-то у нас ещё интересней, оказывается, – подумала профессор Дарер. – Возможно, грапи во втором поколении!»
Тари пришла в себя в куче сброшенных при обращении перьев, всё на том же вязаном пуфе в домике старшей матери. Голова трещала, словно с похмелья, во рту жгло омерзительной горечью, сил не было вовсе. Нила заваривала чай.
– Что… это такое было? – заплетающимся языком спросила Тари. – Я перекинулась, но впервые запомнила, что чувствовала, когда была нечеловеком.
– И что же ты чувствовала?
Тари нахмурилась, прислушалась к собственным ощущениям. Внутри была словно пустая заброшенная комната с разбитыми, засиженными мухами стёклами. В ней скопились пыль и мусор, половицы перекосились, обои повисли грязными клочьями, а по углам и потолку расползлись разводы чёрной плесени. «Мерзость запустения» – всплыло в голове неожиданное библейское.
– Это – твоя сердцевина, – не оборачиваясь, мягко произнесла Нила. – нынешнее твоё состояние. Ничего, мы над этим поработаем.
– Господи! – Тари закрыла глаза.
– Да, милая, этот мир слишком жесток, – Нила сочувственно вздохнула, – он дотла выжигает такие нежные души, как
