— Ну ты это… — первым вдруг засмущался Инсолье. — Нехорошо так…
— Чего?
— Ну, ему неловко… и вообще.
— С каких пор тебя это волнует?
— Это мой паладин, в смысле наш. Не чужой. Свое добро беречь надо, а то испортится, — выкрутился Инсолье. — Тем более что надо соблюдать разнообразие видов. Нельзя иметь слишком много хитрых сволочей на квадратный шаг. Это мешает самым главным хитрым сволочам свободно хитрить и сволочиться.
— Ладно, потискаю тебя в палатке, моя любимая хитрая сволочь. А сейчас иди и не смей мерзнуть! — разрешила я.
— Эй! Это мои слова! — делано возмутился муж. Руки из-под плаща сразу не достал, еще немного за меня подержался. А потом вздохнул и пошел помогать Паоло ставить палатку и разводить костер.
Ночью, кстати, понежничать не вышло. Паоло рвался спать снаружи, но мы с мужем, не сговариваясь, обругали его олухом и затащили в палатку. Снова спали одной большой кучей котят, перемешав руки и ноги. И накрытые кошкой.
В таком темпе прошло три дня. Мы то куда-то взбирались, то спускались. Наш живой транспорт постоянно требовал отдыха. Намного чаще, чем мы хотели бы. И если лошадей, на которых ехали мужчины, еще можно было заставить идти дальше, то вот ослик каждый раз чуть ли не истерику устраивал, когда его тянули на очередной крутой склон. В конце концов Инсолье этот цирк надоел, и осел был торжественно привязан к Хрюше. Так у ишака просто не оставалось выбора: кадавр пересиливал бедную животинку и тянул за собой, словно шарик на веревочке. У осла было лишь два варианта: идти или тащиться по острым камням тушкой. К тому же Хрюша хорошенько так обругал ушастого на своем языке, и осел проникся к борову уважением, которого не испытывал ни к кому из нас.
Я даже как-то привыкла идти, идти и идти. Словно бы всю жизнь мы пробираемся по этим горам, спим одной компанией, готовим еду на костре, хвалим кошку за пойманных в дороге мышей и стараемся переупрямить осла.
Это было утомительно, но все равно в чем-то удивительно хорошо. Спокойно. Рутинно и тепло. Я бы не против так путешествовать всю оставшуюся жизнь. Да только кто ж нам даст?
Вот, например, странная тень на краю ощущения моих нитей. Что это такое? Откуда взялось?
— О, горные козы, — вдруг услышала я голос Паоло, отвлекший меня от странных ощущений. — Сейчас у нас будет свежее мясо и, возможно, даже молоко.
— Один горный козел, — негромко и как-то зло отозвался Инсолье. — Очень, мать его, козел. Как раз скоро стемнеет.
И отказался что-то пояснять. Хотя я, кажется, без слов поняла, кто шастает на грани восприятия. Крыльями машет. То возникает из пустоты, то пропадает в скалах. Неужели мой дорогой жених?
Прилетел по душу моего мужа? Так, может, пора и мне с ним лично побеседовать? Если устроить из моих нитей что-то вроде сети… и подстеречь шуструю тень… главное, чтобы мои мужчины этого не заметили. Я хочу побеседовать с Филиппом с глазу на глаз! Вдруг получится убедить отцепиться от нас? Или хотя бы от Инсолье? Удушающий прием — это же хороший аргумент в споре, да?
Пока я старалась сосредоточиться на нужных ощущениях и готовила план поимки, мужчины дружно ловили наш будущий ужин, как всегда оставив меня сидеть на кадавре под охраной котика. Ради моей же безопасности, как сказал Инсолье, а то еще со своими глазами свалюсь куда-нибудь в пропасть, лови меня потом. И сейчас я впервые была абсолютно не против. Потому что мелькающая на грани тень занимала все мое внимание.
Ну, еще чуть-чуть! Давай! Еще немного ближе! Цып-цып-цып!
Глава 32
Алла
Первым делом я убедилась, что Инсолье сильно занят — что-то втирает Паоло в палатке. Своим самым сварливым тоном. Это значит, что драгоценный муж занят надолго. Процесс взаимного перевоспитания вообще занимает этих двоих так плотно, что со стороны любо-дорого послушать.
Но сегодня я откажусь от этого удовольствия в пользу другого. Потому что сети уже с полчаса трепыхаются на границе восприятия и оттуда так и тянет то злостью, то вообще чем-то нехорошим. Я не уверена, что моих сил хватит надолго. Так что лучше поговорить с гостем сейчас, пока он во власти сетей и не может всерьез ни удрать, ни нагадить.
— Хрюша, постой на стреме, пожалуйста, — попросила я. А потом подумала и посадила на холку кадавра нашу безымянную кошку. Хотя, собственно, имя у нее есть — Кошка. Прямо так, с большой буквы. Потому что она все равно единственная в своем роде.
— Хру! — убедительно пообещал кабан.
— Мя, — подтвердила кошка. Она так редко издавала звуки, что каждый был на вес золота. И сразу верилось, что животинка лично устроит лучшую магическую сигнализацию в этом мире.
— Так, а теперь работает спецназ, — прошептала я, тихо-тихо, на цыпочках покинула полянку с палаткой, засела в удобных кустах и стала вить паутину. Самую настоящую, едва видимую тонкую паутинку из магических нитей. Всем своим естеством я желала, чтобы они получились крепкие и очень-очень липкие.
Прежние сети задержали интересную птичку. Но я хотела его полностью обездвижить. А еще немножко переварить. Если не саму гадину, так хотя бы ту силу, которой она так неосмотрительно разбрасывается в попытках освободиться.
— Ну здравствуй, Филипп.
— Кры-ы-ы,— недовольно сказала птица басом, открывая огромный по сравнению со своим тельцем клюв. Выглядела она странновато — сейчас я не жалела внутреннего мультика, чтобы общупать ее в подробностях. Нескладное несуразное тело в серо-пестром оперении, огромные, безумные желтые глаза и слишком большой клюв, словно приклеенный к недоразумению по ошибке.
— Как невежливо. Выражайся, пожалуйста, как приличный паладин, особенно в присутствии дамы. И твоей бывшей невесты.
Птица скосила на меня один глаз. В самом прямом смысле — всего один. Отчего стала выглядеть еще более придурковато. А потом резко сдулась и вытянула клюв вверх, принимая вид ветки.
— Лучше бы в филина вселился. В этом облике ты выглядишь редкостным идиотом.
— Хыр, — выдал… козодой! Точно, именно так называлось это птичье недоразумение, вылезшее будто из самой преисподни. Ну, или из сумасшедшего дома.
— С Инсолье ты вполне общался словами, так что хватит придуриваться.
«Сама идиотка! Отпусти уже!» — взвыло вдруг у меня в голове.
— Ах вот оно что. — Я тихо засмеялась и стиснула липкую паутину потуже. — А ты вкус-с-сный, оказывается. Может, переварить тебя целиком?
«Ты! Ты кто?!»
Ага, испугался, гаденыш.
«Демон? Странно, не чувствую в тебе энергии призыва».
— Сам такой. Я приличная святая, не то что некоторые.
«Ты развратнее шлюхи, деточка. Я рядом с вами все время ваших путешествий, так что успел насмотреться на твою "приличность" сполна».
— Любишь подглядывать? Какой плохой мальчик. Мой муж, имею право делать с ним все, что захочу. А вот ты свой шанс упустил. Многие шансы.
«С одной стороны, я безумно счастлив, что в свое время не женился на тебе. С другой, наверное, это было бы весело. Но теперь точно не судьба, не люблю довольствоваться объедками с чужого стола».
— Нет, не было бы. — Я пожала плечами. — Твоя сова была невинной девочкой, которую ты убил. А я на тебя в жизни бы не запала, ты слишком скучный и предсказуемый.
«Я вырастил, я и убил, — прозвучало со скрытой уязвленностью. — Без меня эта девочка не выучила бы ни одного мало-мальски пригодного заклинания. Я уж молчу о назначении святой. Так и сдохла бы в своей деревне, после того как ее мать сожгли как ведьму».
— Все это, конечно, интересно. — Четко уловив смену его настроения, я снова улыбнулась. Задело его упоминание одного аспекта — я посмела назвать мальчика скучным и предсказуемым. Вот это его взбесило. Пора дожимать. — Но несущественно. Лучше скажи: сразу тебя убить или сначала помучить? Ты мне надоел.
«Убить? Меня?»
— Хыр-р-р-хыр-хыр. — Смех птицы был настолько неприятен, будто бы доносился из самой бездны. Все-таки голосок у козодоев тот еще.
