— Вот славно! Будет виконту развлечение на ночь! Эх-хи-хи! — копатель рассмеялся, словно гиена. — Господин Марг, с вас причитается!
Скоро наступила тишина. Ее нарушало только жалобное сопение архивариуса, и возня Элсирики. Пытаясь ослабить веревку на запястьях, я скатился еще на одну ступеньку. Уперся во что-то мягкое и, вытягивая ноги, попытался занять более удобную позу.
— Эй, поосторожнее там, Булатов. Я тоже лягаться умею, — сообщила Рябинина, и старательно боднула меня в бок.
— Это ваша благодарность, милая госпожа? — удивился я.
— А за что я должна быть благодарна? За то, что меня в подвал бросили как мешок картошки?
— Это не подвал — это склеп виконта Марга, — прохныкал архивариус. — Нам конец! Нас ждет ужасная смерть!
— Пожалуйста, поподробнее, Дереванш, — попросил я. — Кто такой виконт Марг? Местная страшилка что ли?
— Виконт Марг? О-о! — простонал кенесиец. — Виконт Марг — это… Ну пожалуйста не надо! Не произносите его имя! Какая же беда на наши головы! О-о-о-о-о! — на этот раз стон его оказался более длительным и совершенно несчастным.
— Понятно. Госпожа Элсирика, может быть, вы объясните мне, кто такой Марг? — я ее легонько толкнул.
— Ужас этого кладбища. Говорят, уже триста лет он не дает покоя ночами, — начала Рябинина.
— Триста двадцать три, — заметил архивариус. — Триста двадцать три года и сто восемнадцать ночей, — уточнил он, после некоторых подсчетов. — Деревни, что были поблизости, давно покинуты. А вокруг замка Иврог ров со святой водой и железные ворота с заклятиями. Все боятся Марга. Ночью к кладбищу на десять лиг никто не подходит. А мы вот здесь, прямо в его склепе, — Дереванш вдруг застучал зубами и снова издал горемычный стон. — Некромантией при жизни виконт занимался. Знался с самыми недобрыми демонами, а после смерти… вот таким стал. Упырь он теперь! Без совести, без жалости! Зато с хорошим аппетитом. Сначала кровь из жертвы пьет, а потом принимается за мясо. Даже мозг из косточек высасывает.
— А чего же вход в склеп не закроют? Вход бы закрыли, замуровали, заклятия посильнее наложили, — высказался я.
— Уже делали и так, и по-всякому. Он все равно двери ломает и кладку разбирает, — подрагивая, сообщил кенесиец.
— Отлично. Значит, он откроет нам двери, и мы выберемся отсюда! — я попытался приподняться, думая, что в этой жизни для нас еще не все потеряно.
— Двери-то он откроет, но после того, как обгложет наши косточки, — горестно сообщил архивариус.
— Ах, вот вы о чем! Тогда — да, нерадостное у нас положение, — согласился я. — Тогда надо думать что-то. Госпожа Элсирика, у меня в карманах кое-что есть… Сигареты, зажигалка, баллончик со слезоточивым газом, игральные карты, жевательная резинка и петарды. Давайте подумаем, чем нам могут быть полезны эти предметы.
— О, я бы с удовольствием закурила! — отозвалась писательница, пытаясь подняться на ступеньку выше. — А остальное барахло в твоих карманах бессмысленно. Что мы можем им сделать? Брызгать в рожицу упырю слезоточивым газом или петардами его запугивать? Или в карты с ним, в подкидного на раздевание?
— Мысль такая: нужно сначала развязать руки, а потом думать, — решил я. — Эй, господин Дереванш, чувствую, вы мне сопите в спину — значит ваше… лицо где-то близко к веревке, которая стягивает мои руки. Пробуйте дотянуться до нее и перегрызть.
Кенесиец закопошился и засопел усерднее. Скоро я почувствовал прикосновение его мокрого носа, и тут же зубы архивариуса вцепились мне в палец.
— Ай, бля! Мудак! — вскрикнул я. — Это вам не веревка, мой кровожадный друг! Повыше возьмите. Еще выше! Вот, вроде она. И теперь грызите без жалости.
Дереванш трудился минут пять, издавая хищное ворчание и жуткие утробные звуки, будто голодный волчонок. Когда казалось, путы вот-вот сдадутся под натиском его клыков, он не удержал равновесие и скатился на несколько ступенек вниз. Пришлось начинать все сначала: снова он крался ко мне, снова вынюхивал и подлаживался у меня пониже спины. Наконец его зубы нащупали что-то похожее на веревку. Он начал грызть со свежим приступом злобы, а потом оказалось, что он воюет не с моей веревкой, а вообще черт знает с чем: может с какой-то ветхой тряпкой или дохлой крысой. И когда мы с Элсирикой начали нервничать и выражать недовольство соответствующими русскими словечками, архивариус, наконец, нашел эту неладную веревку. Потрепал ее еще с минуту и перекусил.
Теперь мои руки были свободны. Я размял отекшие запястья, пошевелил пальцами.
— Развязывай меня, — напомнила о себе, любимой, Рябинина.
— Подождешь, — отозвался я. — Нужно сначала отдышаться, осмотреться.
Глава 3
Я достал пачку «Честерфилд», закурил. Подняв горящую зажигалку повыше, я пытался разобраться, в какое ужасное место нас забросила судьба руками подлых копателей. Однако язычок синего пламени давал слишком мало света, и я не увидел ничего, кроме грубой каменной кладки и напуганного лица Дереванша.
— Булатов, ты издеваешься? — снова подала голос Анна Васильевна. — Развязывай скорее меня!
— Сейчас, — пообещал я.
Выключил зажигалку и, спустившись на две ступеньки, нащупал изнывающую от нетерпения фигурку Элсирики. Присев рядом, я начал исследовать ее как бы в поисках веревок. Сначала мои пальцы нашли два чудесных бугорка, расположенных чуть ниже декольте. Искушение потрогать их оказалось сильнее желания помочь госпоже Рябининой, и я поначалу осторожно потрогал один бугорок, потом другой взял в руку и сладостно сжал.
— Сукин сын, я тебя убью, — змеей прошипела великая писательница.
— Люблю беспомощных женщин, — отозвался я, уже без всякого стеснения давая волю рукам.
— Булатов… ну имей же совесть, — застонала она, пытаясь меня оттолкнуть.
Совести я решил пока не иметь и слегка задрал ее юбочку.
— Дорогая, путы на руках, это так возбуждает, — я ласкал ее логу, поднимаясь выше, к трусикам. — Ведь правда, если мы останемся живы, то потом поиграем в связывание?
— Какая ты сволочь! — она пыталась брыкаться.
Памятуя, как она ловко орудует ногами, я побаивался их и прижимался к стене.
— Давай взаимно полезный обмен: с тебя страстный поцелуй в губы, с меня твои развязанные руки. Идет, — я с вожделением погладил ее бедро, и она уже не брыкалась.
— Черт с тобой, — согласилась писательница, и тут же собственное согласие омрачила неприятной вестью: — Но имей в виду, теперь я тебя ненавижу!
— Господин Блатомир, — снова донесся трагический голос архивариуса. — Пожалуйста, скорее освободите госпожу Элсирику.
— Господин Дереванш, заткнитесь, пожалуйста, — сердито отозвался я. — Не мешайте ее освобождать.
Я наклонился, ища своими губами ее губки. В темноте это оказалось сделать непросто, сначала я ткнулся носом в ее грудь, что оказалось по-своему приятно. И вот наконец приоткрытый ротик Рябининой припал к моим губам.
— Все! Развязывай! — чмокнув меня, распорядилась она.
— Мы договаривались на страстный и долгий поцелуй, — возразил я, снова ища ее губы. И когда я их нашел, а она ответила, даже играя языком, то мои пальчики скользнули выше по бедру прелестницы и нашли другие губы, скрытые трусиками и такие же мокрый.
— Мерзавец, — она дернулась, отталкивая меня плечом.
— Слушай, а у тебя там все очень мокренько. Возбуждают веревки. Угадал? — я едва держал смех.
— Развязывай, — захныкала она.
— Хорошо, обещаю, сейчас развяжу, — я спустился чуть ниже, обняв ее одной рукой, другой ощупывая сплетение веревок на ее запястьях.
В эту минуту я очень жалел, что помимо госпожи Элсирики в жутком и прекрасном склепе находится еще Дереванш. Я неторопливо нащупал узел, и столь же неторопливо принялся его ослаблять. При этом иногда подсвечивая зажигалкой, исследуя таинственные изгибы ее тела.
Едва руки Рябининой оказались на свободе, я получил в благодарность звонкую пощечину и несколько слов, которые воспитанные девушки не говорят. Вот так часто бывает: творящие добро, за добро и страдают. Иногда даже за это добро получают в морду.
