— Откуда ты знаешь? — обернувшись к нему, спросила Женевьева.
— Каждый из них пришел ко мне проститься, перед тем как перейти в иной мир.
— Хорошо, когда это знаешь, — тихо сказала она.
— Для многих так и есть, я уверен. А сейчас, — сказал он, — можешь взглянуть на мою кольчугу, а потом я покажу тебе свой меч.
— Кто нарисовал этот портрет? — спросила она, следуя за ним.
— Джонатан Баченэн, внук Матильды. Он был одним из ее немногих потомков, к которым я относился терпимо. Он появился на свет в то время, когда мне пришлось наконец смириться с мыслью о том, что я уже не живое существо. Он нарисовал портрет по моим описаниям, как видишь, получилось лучше, чем на фотографии.
Они подошли к стеклянной витрине. За ней находилась хорошо сохранившаяся кольчуга и одежда того же времени. Трудно было поверить, что то, что она видела перед собой, принадлежало Кендрику, когда он был жив. Она посмотрела на плащ, украшенный вышивкой с изображением стоящего на задних лапах черного льва. Ее удивил бирюзовый цвет его глаз.
— Глаза моей бабушки были того же цвета, — сказал Кендрик. — Таким образом мой дед отдал ей дань уважения.
— Он ее очень любил.
— Да, очень сильно. А она его. Она умерла спустя несколько часов после его смерти, когда оба они были уже в преклонном возрасте. Отец умолял ее пожить еще немного, так сильно он ее любил, но она не уступила. Она сказала, что свет ее жизни погас, для чего ей было жить дальше? И вот, когда тело моего деда, Риса, положили в большом зале, чтобы подданные могли с ним проститься, бабушка легла рядом с ним и взяла его за руку. Потом она закрыла глаза и заснула вечным сном. Моя мать клялась, что видела, как душа деда взяла свою жену за руку и унеслась с ней прочь, но я никогда в это не верил. Конечно, позже я ей поверил. Просто поразительно, как слепы мы бываем, пока наши души живут в своей смертной оболочке.
Казалось, Кендрику стало не по себе от излишней откровенности. Он прокашлялся и постарался придать своим словам мрачное звучание.
— Сейчас я представлю тебе доказательство того, что когда-то я был богатым рыцарем и мог украшать свое оружие драгоценными камнями.
Он подвел ее к большому деревянному сундуку, который стоял на столе под стеной, и сделал ей знак его открыть. Под крышкой оказался очень длинный, очень старый и хорошо сохранившийся палаш. Он был отполирован до ярчайшего блеска. На его рукоятке сверкал изумруд величиной с куриное яйцо. Она протянула руку и с трепетом провела по нему пальцем.
— Ух ты, — сказала она, внезапно потеряв дар речи, — это когда-то принадлежало тебе?
— Да, — торжественно сказал он. — И это было замечательное оружие. Идеально сбалансированное. Клинок мог расколоть надвое камень или голову неверного, что первое попалось бы мне на пути.
Она кивнула и провела пальцами по острию клинка. И тут же отдернула руку, с ужасом наблюдая, как из двух пальцев брызнула кровь.
— Женщина, ты в своем уме? — воскликнул Кендрик. — Сейчас же оторви рукав и перевяжи руку.
Просто удивительно, сколько крови вытекло из таких неглубоких порезов. Черт, да она запачкала кровью весь этот прекрасный старинный сундук. Может, его удастся почистить с помощью мыла и воды. И немножко уксуса. Ее мать, кажется, уксусом выводила пятна. Или лимонным соком? Нет, лимонный сок пьют. А уксус добавляют в салаты. О господи, теперь кровь текла уже на пол.
— Женевьева, оторви рукав блузки! — проревел Кендрик.
А может, применить какой-нибудь специальный порошок для стирки? Ей показалось, что она хихикнула. К черту, можно все это закинуть в стиральную машину. Она снова посмотрела на руку. Это что виднеется, кость?
— Женевьева!
Она поморщилась от его громкого вопля, а затем почувствовала, как Кендрик оторвал рукав блузки и обернул им ее запястью. Сделав последний рывок, он, обессиленный, упал на пол.
— Перевяжи руку, — слабым голосом сказал он. — Пускай Уорсингтон отвезет тебя к врачу.
— Кендрик…
— Живее, — он закашлялся. — Поспеши!
Она обернула повязку вокруг пальцев и опустилась на колени рядом с ним.
— Тебе больно? — с тревогой спросила она.
— Проклятье, женщина, ты уйдешь или нет? — прогремел он; голос его эхом отозвался от стен комнаты.
Женевьева, дрожа, поднялась на ноги.
— Ты уверен…
— Да! — он указал ей на дверь. — А теперь — вон отсюда!
Шатаясь, она вышла из комнаты, молясь, чтобы найти Уорсингтона до того, как потеряет сознание. Каким-то образом ей удалось добраться до первого этажа, там ее начало ужасно трясти. Уорсингтон стоял возле длинного стола и чистил серебряный чайный сервиз. Услышав ее голос, он обернулся и побледнел как полотно.
— Миледи…
— Я сама виновата, — прошептала она. — Вам придется вести автомобиль, Уорсингтон, потому что, мне кажется, я сейчас упаду в обморок.
Он подхватил ее, когда она качнулась вперед.
Поездка в деревню прошла быстро и относительно безболезненно, потому что Уорсингтон добыл откуда-то бутылку бренди, и пока они доехали до больницы, половину ее содержимого он вылил в горло Женевьевы.
Наложение швов оказалось малоприятной процедурой. К счастью, врач сделал свое дело быстро и с большим мастерством. Уорсингтону пришлось дать торжественное обещание впредь не допускать леди Женевьеву на кухню или в другие места, где у нее появится соблазн взяться за нож не с той стороны.
— Это был его чертов меч, Уорсингтон, — сердито проворчала Женевьева, пока он помогал ей сесть в машину.
— Я знаю, миледи, — сказал Уорсингтон в своей обычной невозмутимой манере. — И это нехорошо говорить «чертов»…
— Проклятый, чертов меч, — буркнула Женевьева, когда он захлопнул дверцу. В конце концов, он ее слуга, а не мать. Ей уже тридцать лет, и она достаточно взрослая, чтобы самой выбирать ругательства.
К тому времени, когда они добрались домой, она в полной мере ощутила смесь боли и старого бренди. Она хихикала всю дорогу, поднимаясь по лестнице с помощью Уорсингтона, а затем, пошатываясь, упала на кровать Кендрика. Пробормотав что-то невразумительное, она тут же захрапела.
Уорсингтон снял с нее туфли и укрыл одеялом, цокая при этом языком и качая головой. Все же ему очень нравилась эта отважная американка, которая в эту минуту столь очаровательно храпела. Кому, как не этой девчушке под силу вытащить Кендрика из той бездны отчаяния, в которой он пребывал вот уже семь столетий?
Уорсингтон знал на эту тему абсолютно все. Недаром он был прямым потомком оруженосца, который прислуживал Кендрику в тринадцатом веке. С самого детства ему пришлось выслушивать истории о плохом настроении их господина. После смерти отца Уорсингтон без колебаний принял на себя обязанности управляющего. Он был очень предан молодому хозяину и старался изо всех сил, чтобы хоть как-то облегчить его страдания.
