Вперёд мой Пёс, вперед! Как хорошо, как хорошо! В моей руке покоился ПОСОХ. Он был чуть прохладен, гладок, нейтрален, но по-прежнему излучал пока не познанную мною силу. ПОСОХ жил своей таинственной, отделённой и отстранённой от меня жизнью. Но в то же время я постоянно осознавал, остро чувствовал и ощущал, что мы каким-то мистическим образом с ним связаны, как, впрочем, и со ЗВЕРЕМ, да и со всем этим пока не до конца понятным для меня, но, волнующим и будоражащим воображение, миром. Ах, ПУТНИК, где конец твоего ПУТИ!?
Я направил коня к первой карете. В её тёплом чреве сидели ГРАФИНЯ и ПОЭТ. Они вели довольно оживлённую дискуссию о философии, поэзии, прозе, живописи, театре и прочее, и прочее, и прочее. Я некоторое время осторожно следовал рядом с каретой, незамеченный собеседниками, вслушивался в их разговор.
— О, Миледи, я поражён, я, более того, — сражён вашими глубокими и независимыми суждениями и познаниями о раннем периоде творчества Художника Ветра, — ворковал мужчина. — Помните, эти пастельные, сотканные из дымки поздней осени, пейзажи. А розовый период? Замки на рассвете, рыцари, отягощённые турнирами, войнами и пирами. А юные дамы, пажи и матроны, неотягощённые ничем, кроме безделья и любовного томления. А борзые, зевающие и потягивающиеся после ночной охоты с факелами!? А каковы его поздние работы! Портреты жены Герцога Четвёртой Провинции, дочери Графа Шестой Провинции, сестры Озёрного Барона!?
После упоминания о сестре Барона наступила глубокая и скорбная тишина. Её прерывали лишь цоканье копыт, лязг мечей о доспехи, свист ветра в изгибах мироздания снаружи кареты и томное движение взглядов и мыслей внутри неё.
— Господа, — вмешался я в затухший разговор, который был подобен свече, не получившей достаточного количества воздуха. — Почему прервалась такая оживлённая и милая беседа? Почему печаль скорбно склонилась над вашими челами?
Я на ходу лихо и быстро пересел с коня в карету, резким жестом руки остановил ГРАФИНЮ и ПОЭТА, поспешно пытавшихся подняться со своих мест.
— Видите ли, э, э, э… ПУТНИК, — произнесла ГРАФИНЯ. — Я рассказала ПОЭТУ в общих чертах о сложившейся в Вашей жизни ситуации, но, конечно же, не поведала о Вашей потаённой сущности. Рассказала не о всём, не до конца, не раскрывая Ваше «ИНКОГНИТО». Он поймет, почему Вы не знаете, кто такой Художник Ветра! Этот человек был гением, каковые не рождались на Первом Острове тысячу лет. Он писал стихи и романы, высекал из камня скульптуры, приводящие людей в трепет, его живопись была великолепна, его философские трактаты являлись темой многолетних дискуссий. А его всевозможные изобретения!? Ну, например, аппарат для парения в воздухе или приспособление, позволяющее человеку длительное время находиться под водой. Но, увы, увы… Всё закончилось довольно плачевно и очень печально.
— И до какой степени печально? — поинтересовался я, томно созерцая прекрасную грудь девушки.
— До самой и самой глубокой степени печали, э, э, э… ПУТНИК, — с дрожью в голосе произнёс ПОЭТ. — Озёрный Барон, знаете ли, очень своеобразный человек. Во время написания портрета его сестры, редкая была красавица, Художник Ветра, очевидно, несколько переборщил с оказанием знаков внимания баронессе, в результате чего, э,э. э…
— Да говорите же прямо и ясно! — ГРАФИНЯ возбуждённо и на удивление резко прервала ПОЭТА. — Всё очень просто! Барон застал нашего гения в спальне своей обожаемой сестры, был этим очень сильно удивлён, вернее, оскорблён и взбешён. Барон сначала выволок живописца голым во двор замка, затем кинжалом отсёк ему половые органы, предоставил время помучиться, ну а потом своим знаменитым мечом, не торопясь, подчеркиваю, не торопясь, расчленил беднягу на две части! Какая дикость, какая жестокость, какая несправедливость! Ужас!
— Вот так бездарно и глупо погибают великие мыслители и художники, — с томным пафосом задумчиво произнёс ПОЭТ.
— Да, бывает… Но я бы в данной ситуации сделал то же самое, — поддакнул я явно невпопад. — А, с другой стороны, к чему это вы так, — бездарно, глупо. Любая смерть, знаете ли, глупа и бездарна, что на поле брани, что в постели. Главное, поменьше мучиться. Самая прекрасная смерть, по-моему, тихо скончаться во сне в своей тёплой уютной кровати. Ну, и неплохо было бы, что бы рядом с вами в этот сакральный момент находилась бы хорошенькая дама, которая незадолго до вашего ухода в небытие сделала вам что-нибудь этакое приятное. Ну, вы меня понимаете… Ха, ха, ха!!!
Мой грубый и довольно банальный юмор явно не получил надлежащей оценки, вернее, получил её сполна. В карете воцарилась недоумённая и скорбная тишина. ГРАФИНЯ грустно смотрела в исчезающее пространство за окном, ПОЭТ задумчиво и благоговейно созерцал её тонкий точёный профиль. Это мне решительно не понравилось.
— А почему всё произошло так, как бы сказать, радикально, каковы были последствия всей этой истории с вашим художником? — неуклюже изображая возмущение, спросил я.
— ПУТНИК, о чём Вы, какие последствия? Художник Ветра не был дворянином… — тихо произнесла ГРАФИНЯ.
— Понятно, понятно… А вы, — дворянин? — вкрадчиво поинтересовался я, обращаясь к ПОЭТУ.
— Увы, нет, Милорд, о, извините, ПУТНИК, — печально ответил он.
— Ну, это дело вполне поправимое! Батенька, были бы заслуги, найдётся и дворянство! — многозначительно произнёс я.
ПОЭТ сначала недоумённо и иронично посмотрел на меня, а потом вдруг напрягся и порозовел. ГРАФИНЯ слегка покачала головой и фыркнула. Я продолжил:
— Ну, это я так, к слову… А вообще, думаю, что рассказанная вами история должна иметь некоторое профилактическое значение для людей, подобных этому бедному художнику.
— Что? — недоумённо приподняла бровки ГРАФИНЯ.
— То, что слышали. Повторять не намерен, — по-прежнему вкрадчиво и весьма жёстко произнёс я.
ПОЭТ и ГРАФИНЯ напряглись. Мужчина довольно сильно побледнел.
— Расслабьтесь, мои дорогие, расслабьтесь. Как известно, — сила в покое, — усмехнулся я. — Кстати, уважаемый ПОЭТ, не соизволите ли осчастливить нас каким-либо из своих произведений?
— Да вы знаете, ПУТНИК, как-то не то настроение, — печально ответил мужчина.
— Ваше настроение определяю я, а не вы, — жёстко молвил я. — Или вы до сих пор это не поняли? Извольте выполнить мою просьбу.
— Хорошо, хорошо, — поспешно произнес ПОЭТ. — Вам прочитать что-либо из раннего, или позднего, о любви или о настроении?
— А что, это разные вещи? — удивился я.
— Да, Вы правы Милорд, — это почти одно и тоже. Какая любовь без настроения, какое настроение без любви…
