Я ахнула и прижала руки к щекам, хотя в скрывающей темноте он не мог видеть, что его слова не заставили меня краснеть.
―Я не хотела быть неуместной! Я даже не заметила своей наготы. Я отпустила свою служанку для того, чтобы никто не смог увидеть нас.
― Я совершенно не виню тебя, ―заверил он.
― Спасибо, Артур. Ты такой хороший и добрый, ―сказала я, хотя слова почти застряли в моём горле. Я сделала вид, что зеваю, деликатно прикрывая рот рукой.
―Я забыл как поздно сейчас. Ты должно быть измотана. Я должен идти, тем более, что мне нежелательно пересекаться с твоим отцом — ну, по крайней мере, пока. Помни, я буду приезжать к садовой калитке каждую ночь до понедельника, в надежде увидеть сорванную лилию.
― Артур, пожалуйста, не сердись на меня, если я не смогу ускользнуть. Я буду стараться изо всех сил, но я должна быть осторожной. Ты же знаешь, как непредсказуем стал отец.
―Я не могу злиться на тебя, моя милая Эмили. Но я буду надеяться. Я буду молиться, что если будет возможно, я увижу тебя перед ночью понедельника.
Я кивнула, сердечно согласившись с ним, и мы пошли рука об руку к краю занавеса из ивы, где он нежно поцеловал меня и ушёл, насвистывая и легко ступая, как если бы в мире не существовало никаких забот.
Когда я убедилась, что он ушел, то покинула скрывавшую нас иву и пошла, скрытая успокаивающими тенями, в дом. Никто не заметил, как я поспешила к себе в спальню. Там я дотолкала комод до двери и достала свой дневник из тайника.
Теперь, когда я перечитываю свои слова, я не верю, что смогу несправедливо поощрять сватовство Артура или его семьи. Я позабочусь о нём, буду хорошей и послушной женой, но с сегодняшнего дня и до понедельник я не сорву лилию и не помещу её на садовой калитке. Я не буду искушать судьбу больше, чем я уже смогла. Артур сделает мне предложение перед моим отцом, его семьёй, и нашей общественной ровней. Отец не опозорит себя, отказавшись от такого грандиозного и славного объединения семей. Тогда мне нужно только продолжать подталкивать Артура к скорому браку, и всё будет хорошо.
Это отец и мерзость его неестественных желаний делают меня такой холодной. Когда я буду свободна от отца, я буду свободна для любви и новой жизни.
Я не позволю себе поверить чему-либо ещё.
1 мая, 1893 год
Личный Дневник Эмили Вейлор
Сегодня, в понедельник, первого мая 1893 года, моя жизнь безвозвратно изменилась. Нет, не просто моя жизнь, но и мой мир. Мне кажется, как будто я умерла и воскресла вновь. Действительно, более подходящей аналогии и быть не может. Сегодня моя невинность была убита. Убита также как и мое тело, мое прошлое, моя жизнь. Все умерло. Но я, как феникс, восстала из пепла, боли, отчаяния и скорби. Я взлетаю!
Я должна записать все ужасные и замечательные события во всей их полноте, хотя я считаю, что я должна положить конец этой записи и уничтожить свой дневник. Я не должна оставить никаких улик. Я не должна показывать свою слабость. Я должна полностью контролировать свою новую жизнь.
Но сейчас пересказ своей истории успокаивает меня, почти так же, как и тени моей ивы, которая утешала меня.
Однако я уже скучаю по этому месту. Я не смогу когда-либо вернуться в свой сад, в свои верные тени, так что этот дневник все, что у меня осталось. Этот дневник утешает меня. Несмотря на то, что я прошла через огонь Ада и посмотрела в глаза демонов, мои руки не дрожат. Мой голос остается твёрд.
Позвольте мне начать с того, когда я проснулась рано утром в этот роковой день. У меня был мучительный кашель, я сидела в постели, хватая ртом воздух. Мэри быстро пришла ко мне, кудахтая от волнения.
―Девушка! Я знала, что ваш вчерашний вид служил дурным предзнаменованием. Я предсказываю лихорадку лучше, чем большинство других. Позвольте мне вызвать доктора, ― говорила она, взбивая мои подушки.
―Нет! ―Я закашляла снова и попыталась подавить кашель. ― Я не могу разочаровать отца. Если он будет думать, что я действительно больна, и не в состоянии сопровождать его сегодня вечером, то он рассердится.
―Но дорогая, вы не можете…
―Если я не пойду с ним, то он в одиночку посетит открытие выставки, так же как и ужин в университетском клубе. Он вернется домой пьяный и сердитый. Ты должна знать, насколько ужасным он может быть. Не заставляй меня больше говорить, Мэри.
Мэри склонила голову и вздохнула.
― Да, девочка. Я знаю, что он сам не свой, когда пьян. И он рассчитывает на вашу поддержку сегодня.
― Знатные леди Чикаго потребовали его присутствия, ― напомнила я ей.
Она мрачно кивнула.
― Да, действительно. Ну, тогда, есть только один выход из этой ситуации. Я сделаю вам травяной чай по рецепту моей бабушки — с лимоном, медом и ложкой ирландского виски. После него вам станет лучше.
Я улыбнулась из-за ее акцента и старалась не закашлять снова, пока она не оставила меня одну в спальне. Я сказала себе, что ее чай мне поможет. В конце концов, я не заболела — я никогда не болела. Я бы удивилась, что из-за того, что последние три дня я провела слишком много времени, отдыхая, избегая отца, а также Артура, и симулируя болезненное состояние, болезнь сама пришла ко мне.
Нет. Это было просто фантастическим предположением. Я была немного не здорова, вероятно из-за моих измотанных нервов. Давление ожидания, сокрытия и удивления не могло хорошо сказаться на моем здоровье.
Мэри возвратилась со своим чаем, и я залпом выпила его, позволяя ему согреть и успокоить меня. В тот момент время пролетало быстро. Казалось, что я только что открыла глаза, когда Мэри уговаривала меня одеть мое зеленое шелковое платье.
Я помню, как сидела перед маленьким зеркалом и наблюдала, как Мэри украшает мои волосы. Я была загипнотизирована долгим расчесыванием щеткой, и когда она начала собирать мои волосы в продуманную причёску, я остановила ее.
―Нет, ― сказала я. — ― Просто убери волосы назад. Завяжи их одной из бархатных лент матери, но оставь их свободными.
― Но, голубка, это — прическа ребенка, которая совершенно не пригодна для знатной Леди.
― Я не знатная Леди. Мне шестнадцать лет. Я не жена, или мать. В данном случае, я хотела бы выглядеть на свой возраст.
― Хорошо, мисс Вейлор,―ответила она с уважением.
Когда она закончила мою простую прическу, я встала перед зеркалом.
Независимо от того, что произошло позже вечером, я всегда буду помнить, Мэри, и грусть, которая наполнила ее лицо, когда она стояла позади меня, и мы обе смотрели на мое отражение. Изумрудное шелковое платье соответствовало мне, как будто его шили для меня. Оно было совершенно без всяких украшений, ничего, кроме выпуклости моей груди и изгиба моего тела. Почти ни один участок моей обнаженной кожи не был показан — лиф был скромен, рукава три четверти — но простота платья усилила пышность моей фигуры. Единственное реальное прикрытие, которое я имела, были мои волосы, хотя они ещё больше дополняли мой образ.
