По его лицу ничего нельзя было заметить в темноте, но я могла поклясться, что он криво ухмылялся.
— Вы мне так и не сказали, как дочь лотарингского графа получила имя британского происхождения.
Это прозвучало даже дружески, но опять вспыхнуло в моей душе подозрение. Имя мое и в самом деле было необычным для Рейнской области. И я гордилась тем, что с моим имянаречением связана необычная история. Моя мать еще девочкой смогла настоять на том, чтобы со своей лучшей подругой сопровождать группу паломников от двора отца в Испанию к гробу апостола. Паломничество было делом небезопасным, и многие не вернулись обратно. Мать часто рассказывала нам, детям, о том путешествии, о людях, носящих яркую разноцветную одежду, о жаре… Зачарованные, мы ловили каждое ее слово. Элеонора де Рохан на обратном пути умерла от турецкой лихорадки в Пау, и мать поклялась назвать свою первую дочь именем любимой подруги. Это привело в ужас семью отца, и целый год тетя, живущая в нашем замке, отказывалась произносить это иностранное имя. Лукавая улыбка матери во время рассказа этой истории часто заставляла нас ликовать, радостно вскрикивать… Но посвящать чужестранца в семейные предания такого рода я не считала нужным.
— Ты задаешь слишком много вопросов, Ганс.
Сильный порыв ветра ворвался в конюшню через щели в стенах, и я невольно съежилась от холода. Ганс нагнулся. Я слышала, как он что-то перебирал в своем углу и вытащил оттуда что-то, связанное в узел. Я схватила его и, к своему огромному удивлению, узнала подбитую беличьим мехом накидку Майи, которую она везде искала — такую же накидку, которой я в Рождество накрыла в подземелье посиневшего от холода узника…
— Моя накидка! Она еще у тебя!
Быстрым движением он взял ее из моих рук и заботливо накинул мне на плечи.
— Она всегда была здесь, со мной, все время. Никто не хватился ее, и я использовал накидку как прекрасную подушку. — Он поискал пряжку, чтобы застегнуть ее, но пряжку в тот раз я унесла с собой. — Графиня, я не вор…
Его руки задержались на моих плечах чуть дольче, чем следовало, на что я удивленно повернула голову. И опять эти черные змеи, которые обвивали его мускулистые руки. В полутьме, казалось, они жили и были теплыми, как руки, на которых их нарисовали… Как зачарованная, я смотрела на них.
Руки его задвигались, и змеи тут же забились в нервном танце. Сердце мое билось учащенно. Я широко раскрыла глаза. Казалось, спертый воздух в конюшне накалился от возбуждения. Дрожь прошла по моему телу, как жемчужная теплая вода, от плеч до живота и спины, до самых подколенных ямок. Его руки жгли через ткань одежды, оставляя на коже клеймо в виде змеи.
Бог все видит, Элеонора! Я испуганно сжалась. Он тотчас же убрал руки с моих плеч.
— Здесь, как на улице, ужасно холодно. Вам нужно вернуться в свои покои.
Когда он отвернулся, голос его прозвучал более хрипло. Я медленно пошла к нему, страстно желая прервать молчание, в которое он опять окунулся. Боже правый, что со мною происходит?
— Сохрани ее. — Как мрачный траурный занавес, накидка упала между нами. — Возьми. Здесь действительно очень холодно. Я…
Он посмотрел на меня. Было тихо, слышно только, как бьется мое сердце. Наши взгляды встретились.
Ступай, Элеонора! Исчезни, быстро…
Я опрометью помчалась прочь из каморки. Возвратясь в женскую башню, даже не переводя дыхания, я начала искать в сундуке новую пару башмаков. Но мысли мои были об одном и том же. Ради всего святого, как ему удалось так все во мне перевернуть? Его глаза в полутьме и эти руки… Может, сам Господь Бог предостерег от греха, заставив меня быстро уйти? В смятении я прислонилась к холодной стене. Эти глаза не только смотрят, они умеют говорить, но их языка я не поняла. Господи, не оставь своею милостью, они внушают мне страх. Язычник из мира тьмы, почему именно он должен был стать моим слугой? Бог накажет нас за это, и не помогут все молитвы мира. Он умышленно дотрагивался до меня — о всемогущий Боже! Я чувствовала его руки на своем теле… Боже, будь милостив ко мне…
— Уйди из моих мыслей, — пробормотала я смущенно, — прочь от меня!
Замерзая, я потерла руки и перекрестилась несколько раз. Он похитил мой покой… Следует ли мне пойти в часовню и попытаться с помощью молитвы освободить свою душу из этой невидимой сети? Domine ad adiuvandum me festina — помоги мне, Всемогущий… Услышит ли меня Господь Бог? В моем сундуке лежала одна большая восковая свеча, которую я хотела пожертвовать Богу только на святую Пасху. Свеча стоила нескольких талеров и пахла сладко, как мед. Если я уже сегодня вечером отнесу ее в часовню, будет ли Господь милосерден ко мне и дарует ли душевный покой? Domine…
По двору, дурачась, бежали две служанки. Я глубоко вздохнула, быстро заплела волосы в косу и покрыла голову платком. По пути в зал я попыталась думать о том, какие представления о войне у варваров, а не о том, как он в последний раз смотрел на меня. Я сжала кулаки: Клеменс планировал нападение. Нападение на мой родной дом. Какая разница, как он посмотрел на меня и что произошло — опасениям Ганса следовало доверять. И я хотела приложить все усилия, чтобы убедить в этом моего подвыпившего отца.
И точно: отец, как почти каждый вечер, наслаждался пивом, жареньями и предавался удовольствиям. Большой зал был полон народа, и служанки проносили подносы с кушаньями. В воздухе стоял запах пищи. Циновки на полу, обновленные всего лишь несколько дней назад, вновь были покрыты мусором и отбросами; собаки дрались из-за костей и объедков и, скуля, отскакивали в сторону, если кто-то наступал им на лапы. Вообще-то в мои обязанности входило следить за порядком на кухне, так как случалось, что кухарка уже в самом начале вечера могла напиться и валяться под столом. Но даже и тогда, когда она лежала под столом, я ничего не могла изменить. Вот и теперь мне приходилось прокладывать себе путь через пахнущие потом тела наверх, к хорам, где сидел со своими гостями граф. Справа от него я увидела бенедиктинского аббата субтильного телосложения, рядом сидел один из наших вассалов, Хуго фон Кухенхайм, на другой стороне склонился над своей лепешкой дядя Рихард и довольно хихикал.
Слуга уже отчаялся навести на столе хотя бы мало-мальский порядок, при каждой удачной шутке кулаки гостей, выражая одобрение, с силой ударяли по столешнице, чаши с вином опрокидывались, недоеденная солонина падала с тарелок, капая соком, а овощи раскатывались по образовавшимся из вина лужам. На месте, где обычно сидела я, еда стояла нетронутой. Один слуга пробежал мимо с тазиком воды для мытья рук. Мыть перед едой руки было нововведением моей матери. Полотенце можно было назвать лишь относительно чистым — нужно будет серьезно поговорить с прачками, приказав заменить их другими. Помыв руки, я села, поприветствовав собравшееся за столом общество. Все уже были остаточно пьяны, и потому я решила не делать из своего намерения тайны. Чем больше свидетелей, тем меньше воли отец будет давать своему гневу.
