— Но, отец, это же очень опасно! — В волнении я мяла в руках край скатерти. — Ведь они его обязательно узнают — ты не можешь так поступить!
Он медленно повернул голову и взглянул на меня. Глаза его превратились в узкие щелки.
— Моя дорогая, ты нашла занятие тому, кому мы дали приют под своей крышей. И ты же сама не стала придерживаться нашей договоренности.
— Я лишь попыталась, отец.
— В конце концов, раб принадлежит мне. Я могу сделать с ним все, что мне только заблагорассудится. И я больше не потерплю того, что он подвергает опасности жизнь моей дочери!
— Но ведь он…
Движением руки он сделал мне знак замолчать.
— Он заслужил того, чтобы его убили. Но, как оказалось, мы можем использовать его в своих целях еще раз. Я убежден, моя дорогая, что мужик должен теперь заслужить право на жизнь. Если он достойно выполнит поручение, может, я и сменю гнев на милость, а если не справится, тогда пусть его участью займется Всевышний. Все в его власти. Я нахожу это решение привлекательным. — Слуга пододвинул ему кресло. Отец с усмешкой триумфатора на лице медленно опустился в него. — Вот и посмотрим, действительно ли парень столь прилежен, как хочет убедить нас в этом моя дочь.
Я судорожно вцепилась в подлокотники моего стула, мою спину окатил холодный пот. В этих последних словах отец признался в своем предательстве. Он захотел наконец-то разделаться с чужеземцем. И возможность подвернулась — великолепная, так как неузнанным проскакать по Хаймбаху Гансу уж точно не удастся: слишком много людей его сегодня видели. Его поймают и в тот же день повесят как беглого раба.
То была злая игра с интригой в духе моего отца. Он хотел отобрать у меня моего слугу, преднамеренно послать его на верную смерть. Бог покарает его за этот поступок! Расстроенная, я пыталась отговорить отца от этой идеи, но он опять повернулся к своим гостям. По лицу аббата блуждала чуть заметная ухмылка, пропавшая сразу же, стоило ему заметить мой взгляд. Я почувствовала тревогу и напрочь забыла о еде.
Я сидела, отчаявшаяся и покорная судьбе, не в первый раз проклиная то, что родилась женщиной.
События развивались стремительно. Отец отдал распоряжение убрать зал, приказал привести к себе двух лучников и двух оруженосцев из охраны замка, а также конюха-язычника. Я лично знала каждого, знала, что они были молоды и ловки, способны незаметно, как тени, передвигаться в незнакомом городе. И лишь мой слуга со своим предательски высоким ростом мог сразу же быть замеченным.
Ганс, закутанный в одеяло, вошел в зал. Он даже не удостоил меня взглядом. Но по его выражению лица я ощутила все же его готовность к бою и неуемную энергию. То, что мне было известно о коварном плане моего отца, не давало мне покоя. По крайней мере, мне следовало сказать ему, чтобы он хотя бы иногда прислушивался к тому, что я говорю…
Граф громко возвестил о своем намерении. Одевшись попрошайками, все трое должны незаметно проникнуть в город, чтобы добыть как можно больше информации о предстоящем нападении.
Во дворе замка уже стояли оседланные лошади. В багаже всадников находились наспех собранные лохмотья, в которые им предстояло переодеться перед самым въездом в город. Мелкий моросящий дождь, начавшийся вечером, усилился, и моя шерстяная одежда промокла. Если мужчинам удастся справиться с заданием, без одежды они тоже будут выглядеть как бродяги, переправившиеся через болото…
Ганс с лошадью, которую ему выделили, дожидался возле стальной двери. Я воспользовалась моментом и, покашливая, попыталась обратить на себя внимание.
— Ганс, Ганс, послушай меня.
Он обернулся и наморщил лоб.
— Вы здесь? Тут не место женщинам, возвращайтесь в свою башню, фройляйн. — Он сильнее затянул ремень мундштука лошади.
— Ганс, я хочу… я только хочу предостеречь тебя. Будь осторожен…
Он объехал меня вокруг, глаза его неожиданно казались совсем рядом с моим лицом, они сверкали.
— Вы до сих пор считаете меня дураком, что ли? К черту, графиня! Eru sva bitar uppkommir i mer — я давно уже не ребенок! Dad er karla! Скройтесь с глаз моих, это мужское дело! Если бы я был вашим отцом, я знал бы, что с вами делать! — прошипел он.
Я отвернулась, чтобы он не мог видеть, как я разгневана.
— Да провались ты в тартарары! — бросила я ему лицо, уходя. — Дьявол с тобой!
— Но если я вашими молитвами найду там успокоение, то мне следует об этом подумать, графиня… — сказал он тихо, но так, чтобы мне было слышно.
Проклятый мужик! Энергично засунув руки в рукава одежды, я, охваченная безразличием, ушла со двора.
— Почему ты не в своей теплой башне, Элеонора? Ты же можешь простудиться.
Габриэль, один из лучников, которого я знала с детства, садился на лошадь рядом со мной. Я посмотрела, как Ганс, не торопясь, поправлял уздечку и потом оказался на вычищенной до блеска спине скакуна.
— Они же его сразу узнают, — бормотала я.
— Но разве это не в духе твоего отца? — тихо спросил Габриэль.
Я обреченно вздохнула.
— Не оставляй его. Я не хочу, чтобы он умер.
— Обещаю тебе, Элеонора. Он будет скакать рядом со мной… а мы все сделаем из него отличного попрошайку — успокаивая, накрыл мою руку Габриэль.
Раздался стук копыт, и подъемный мост вновь зарылся на ночное время. Оставшиеся разошлись. Усталая, я побрела к женской башне. Свет факела бросал искривленные тени на стену замка, на фигуры в женской одежде, на ребенка с длинным носом, какого-то мужчину. Он медленно шел вдоль стены, лицо было закрыто капюшоном, на плечах — узкая деревяшка с отогнутым концом. Коса… Я остановилась. Во дворе никого не было. Моя тень вздрогнула. Я повернулась и заметила, как факел на стене конюшни упал из держателя в лужу и погас. Стало темно. Зловеще свистел ветер и своими ледяными руками забирался мне под подол.
Человек на стене исчез.
И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет.
(Псалтырь 1;3)Жизнь женщин в замке мучительно однообразна. Об этом думала я, находясь в палате отца и рассматривая военный мундир. Мне предстояло штопать дырки и зашивать разорванные места украшенной вышивкой одежды. Еще надо было проверить, нет ли повреждений на кольчуге. После смерти матери я неустанно боролась с грязью, небрежностью и ленью слуг, но в основном — со скупостью и жадностью своего отца. Мать происходила из аристократического рода, и после свадьбы она постоянно пыталась внести в жизнь лотарингского вояки, в которого была влюблена, хоть немного культуры. Род моего отца из поколения в поколение возводил деревянные дома. Нормандские архитекторы воздвигли каменные строения, был укреплен и теперь непоколебимо стоял на скале донжон, и даже деревянная ограда была заменена на мощную насыпную стену с ходом по внутренней стороне. Не мудрено, что Клеменс положил глаз на такую жемчужину. Наш замок неприступной твердыней стоял на скале. Любовно созданный матерью интерьер замка у многих вызывал зависть. По стенам были развешаны дорогостоящие ковры. В женских покоях, где находился камин, коврами был застелен даже пол, и для нас, маленьких детей, не было большего удовольствия, чем погружать ноги в мягкий ворс. Одежда и ткани хранились в резных сундуках из такого дерева, которое весь год сохраняло запах трав и сандала. Мать считала, что нам было необходимо изучать и ее родной язык французский, а также уметь читать, писать и считать, тем самым вызывая косые взгляды людей свиты, большинство из которых не умели даже читать. Патер Арнольд учил нас, детей, разным наукам.
