— Эдар, — позвал я, но он меня не слышал. — Эдар!
Здоровяк замер с поднятым молотом и устремил на меня взгляд, нахмурив брови. Довольно угрожающая поза, надо сказать. Двое его помощников тоже замерли и принялись утирать лбы. Подмастерье, ворочавший заготовку, тут же придвинулся и принялся щуриться на светящийся металл, решив, что все уже готово.
— Прости, брат, я, кажется, обидел тебя, — начал я, но не смог договорить: подмастерье привычно развернулся и сунул было раскаленную заготовку в чан, но тут увидел меня, дернулся от неожиданности и вместо того, чтобы спокойно погрузить пышущий жаром металл целиком, лишь цепанул им поверхность воды, как веслом, и взметнул шипящую волну. Вода и так уже давно не была холодной из-за частого использования, а после того, как побывала на раскаленном металле, мигом превратилась в крутой кипяток. И этот кипяток обрушился на мое тело.
Такого я не испытывал никогда в жизни. Взвыв, как собака, попавшая под колесо, я дернулся и полетел на пол, на несколько жутких мгновений превратившись в сплошной комок боли.
— У тебя откуда руки растут, сиволап? — зарычал Эдар у меня над головой. Я не понял, к кому он обращается: сознание залило обжигающее, беспросветное багровое пламя. Оно вгрызалось так, словно меня жалили тысячи пчел. Хуже того: оно растекалось все шире и шире. Я пытался отнять от тела пропитанную кипятком рубашку, хоть и понимал, что уже поздно: мне обожгло грудь, часть живота, левую сторону шеи и даже подбородок.
— Глаза целы? — спросил Эдар, хватая меня за голову огромными лапищами и поднимая ее вверх: он решил, что мне и на лицо попало. Я посмотрел на него, кривясь и стараясь не кричать. Эдар кивнул, бесцеремонно сдернул с меня рубаху и облил меня водой из другого ведра — упоительно холодной, колодезной. На некоторое время я даже ощутил чудовищное облегчение, но когда поток иссяк, боль снова вгрызлась в меня и запульсировала, как огненные сполохи.
— Вставай, давай, — Эдар вздернул меня, как ребенка, и осмотрел. Я покачнулся. Перед глазами потемнело.
— Плохо, да? — выдавил я, стараясь не постанывать и не глядеть вниз, где словно бы плясало живое пламя.
— Да я бы не сказал, — ответил Эдар, и у меня отлегло от сердца. — Жить будешь. Скажи спасибо, что он тебе не на штаны плеснул.
— Да уж. Спасибо, — прошипел я, пытаясь прожечь взглядом косорукого безмозглого идиота, а потом все-таки опустил голову и осмотрел рану. Все оказалось не так ужасно: участок кожи в три или четыре (если считать шею) ладони сильно покраснел, но выглядел довольно безобидно. Я ожидал увидеть голое мясо или хотя бы жуткие пузыри — так сильна была боль.
Эдар тем временем намочил мою рубаху и бросил ее мне на живот. Я тут же прижал ее к пылающей коже, шипя, как змея.
— Иди к Лан, — сказал он. — Пусть она посмотрит.
— Да ладно, — отмахнулся я, совершенно не горя желанием представать перед ней в таком жалком виде. — Не так уж все и страшно.
— Это сейчас не страшно, — возразил Эдар, толкая меня к выходу. — А к вечеру пузыри вздуются.
Меня передернуло: как-то раз я видел такое, когда один из поварят в доме Хель опрокинул на себя кастрюлю со свежесваренной кашей. Он долго орал и дрыгался, пытаясь снять рубаху, а когда все-таки снял… Ладно уж, схожу к Лан. Лучше потерпеть унижение от ее взгляда сейчас, чем когда она будет «любоваться» на мое пузырящееся тело. К тому же, я никогда не считал, что шрамы украшают мужчину. Особенно шрамы от ожогов.
— Давай-давай, — поторопил меня Эдар, весьма обеспокоенный и, похоже, смущенный произошедшим. Да уж, легкую работенку ты мне нашел, ничего не скажешь.
— Эстре? — удивилась Лан, когда я без стука вошел в ее кабинет, еле сдерживаясь, чтобы не постанывать.
— Я тут… обжегся немного, — пробормотал я, отнимая рубаху от груди. Лан глянула и ахнула: неестественно розовое бесформенное пятно отлично просматривалось на белой коже.
— Кто это тебя так? — спросила она, стремительно сокращая расстояние между нами.
— Случайно получилось, — я не стал вдаваться в подробности. Лан повернула мою голову, чтобы осмотреть еще и шею, громко цыкнула, вздохнула и потащила меня в свои покои.
— Снимай остальное и ложись, — велела она, принимаясь копаться в каком-то сундуке. Я смущенно выбрался из мокрой одежды: Эдар не поскупился, когда обливал меня холодной водой. Потом быстро лег в кровать и накрылся одеялом: снизу, по крайней мере. Нагибаться было нестерпимо больно, а без мокрой и холодной рубашки тело снова начало пылать.
Со стороны Лан раздавалось позвякивание. Время от времени она доставала из сундука какие-то флакончики и просматривала их на свет. Флакончики были очень подозрительные: такими грязные шаманки на рынках торгуют.
— Может, лучше лекаря позовем, — попытался я пойти на попятный: кто-то говорил мне, что в Асдаре беда с медициной.
— Я и есть лекарь, — ответила Лан. Пришлось умолкнуть и смириться с судьбой. Боги, надеюсь, она хотя бы хуже не сделает.
Наконец, Лан нашла то, что нужно, вытащила откуда-то свернутые полоски тонкой белой ткани и вернулась со всем этим ко мне. Еще раз окинула взглядом неестественно розовую кожу, снова цыкнула, качая головой, откупорила флакончик, вылила себе на ладонь что-то густое, желто-коричневое с хвойным запахом и принялась щедро смазывать ожог. Ощущения были двоякими: с одной стороны, прикосновения были болезненными, а с другой стороны, прохладное снадобье хоть немного утихомиривало грызущее меня невидимое пламя.
— Пузыри будут? — спросил я, когда она придвинулась ко мне, чтобы смазать шею и подбородок.
— Нет, — ответила Лан. — Но болеть будет долго.
Это я и без нее знал. Даже солнечные ожоги болят по нескольку дней, а тут такое. Эх, и почему мне так не везет? Впрочем, учитывая мою черную молитву…
Нанеся первый слой, Лан почти сразу наложила и второй. Это было уже не так болезненно, а, напротив, даже приятно: она больше никуда не торопилась, и не касалась меня кожей, скользя в паре волосков над ней. И снадобье было восхитительно-прохладным. По комнате от него разливался запах хвои и прелой листвы, напоминая почему-то о болоте: месте грязном, но весьма сыром и прохладном, о каком мне сейчас и мечталось.
Наконец, Лан смазала все пострадавшие участки и взялась за бинты, но, осмотрев меня, передумала и сказала:
— Давай-ка я лучше просто тканью сверху накрою, не буду бинтовать. Ты не ходи никуда сегодня. Я принесу тебе ужин сюда.
— Они будут смеяться надо мной, — сказал я и прикусил язык. Докатился: жалуюсь жене.
— Они так и так над тобой смеются, поэтому какая разница? — пожала плечами Лан, укладывая обратно разворошенный сундучок. Ну, спасибо. Утешила. Ты сама доброта.
— Почему? — спросил я спустя некоторое время.
— Что «почему»? — не поняла она.
— Почему они смеются надо мной? — уточнил я.
— Потому что им надо над кем-то смеяться, — пояснила она. — Мужчины расстроены тем, что мой выбор пал не на них, и ищут в тебе недостатки. А ты, словно специально, даешь им массу поводов для пересудов.
— Но я делаю все, что от меня требуется, — с трудом сдерживая возмущение, сказал я.
— Забудь. Мне все равно не объяснить, — вздохнула Лан, убирая сундучок на место. — Лежи спокойно, постарайся не двигаться. Я закончу работу и вернусь.
Совершенно естественным движением она чмокнула меня в губы и ушла, оставив наедине с болью и мешаниной чувств.
Болеть без слуг — не самое приятное занятие. Никто не приносит тебе чай, не поправляет подушки, не помогает встать, чтобы дойти до уборной. Стоять, кстати, было тяжело: по телу разливалась неприятная слабость. Я совершил один такой поход и решил пить поменьше жидкости, чтобы пореже приходилось покидать постель. Попытался читать книгу, лежащую на прикроватном столике, но обнаружил, что она на южном наречии, которого я не знал. Поковырял дырочку в шве одеяла. Потом натянул волос между пальцев, послюнявил его и катал туда-сюда прозрачные капельки, пока и это мне не надоело. После этого я от скуки принялся вспоминать лица всех известных мне высокородных и пришел к выводу, что большая часть из них подозрительно похожа на портрет моего деда со стороны матушки.
