– Рад, что ты доволен… Хочешь, забери еще кого– нибудь из «сада развлечений», если приглянулась. Я щедр, Адрастос, ты знаешь…
Подошел вплотную к военачальнику. Снова заглянул в глаза и внезапно со всей силы ударил его по носу.
Тот даже не вскрикнул. Резко схватился за переносицу, пытаясь остановить брызнувший поток крови.
– До определенного предела щедр… Не забывайся, друг мой,– похлопал по плечу,– и не ври мне больше… Если еще раз хотя бы один твой палец коснется даже сантиметра ее кожи, я отрублю тебе руки по локоть… Понятно?
Адрастос улыбнулся, шмыгая окровавленным носом. Теперь обе его руки, поднятые к лицу, были в крови.
– Более чем, Зверь,– ответил, сохраняя бодрость духа,– могу идти?
Эмиль молча кивнул, чуть усмехнувшись. Недобро.
– Пусть Кларисса тебя утешит сегодня ночью…
– И тебе удачи в любви, Эмиль,– сказал уже в дверях, обернувшись на правителя.
Иллирия почувствовала его приход сразу, даже сквозь сон. Ощутила нежное, почти невесомое прикосновение к коже. Теплое дыхание у самого лица, словно он колебался, целовать ее или нет.
Ее рука сама потянулась к его лицу. Осторожно тронула, вызвав у него непроизвольное желание опасливо, недоверчиво дернуться… В этот момент он был похож на дикого зверя, который не поверил внезапной ласке.
– Почему не спишь?– спросил хрипло, слишком резко, царапая бархатную тишину ночи.
Насторожилась. Мог ли он что– то знать? Догадываться… Шпионы донесли? Едва ли…
Иначе бы уже ее растерзал…
– Ждала тебя…– вырвалось у нее внезапно.
Эмиль придвинулся к ее лицу, выдохнул в губы.
– Врешь ведь…
Иллирия вгляделась в очертания его мощного тела, в горящие даже во мраке глаза. Одержимостью, желанием, болью…
Да, в его взгляде была боль… И ей снова почему– то стало его жаль из– за этой боли…
– Удивишься, но не вру… Холодно без тебя…– всхлипнула, придвинувшись к горячему телу, несмотря на то, что это она лежала в тепле перины, а он все еще не снял свой походный костюм, от которого пахло зябкой прохладой улицы, мхом и дождем. Нежно поцеловала в шею.
– Лира… Что ты творишь…– прошептал сипло,– лгунья… Наглая лгунья…
– Тронь меня… Там…– шепчет в ответ, сама опускает его руку себе между ног. Выгибается призывно.
Он чувствует ее влажность. Вздрагивает. Снова трогает. И снова из ее груди вырывается всхлип.
– Эмиль…– ее голос какой– то отчаянный, умоляющий,– почему же мне так хорошо с тобой…
Он больше не ждет и не спрашивает. Разводит ее ноги шире, резко, одним движением входит, так и оставаясь полностью одетым. Берет ее стремительно, жестко. Их соитие словно аллегория их жизни– она обнаженная перед ним, бесправная, в его власти. И он– полностью одетый, нависающий грозно сверху, не поступающийся и толикой своих принципов…
– Ты бы для всех так текла?– не говорит, рычит, кусая алчно ее шею, губы, подбородок.
Лира впивается когтями в его спину, выгибается.
– Я бы хотела сказать тебе «да»… О, Зверь, как бы я этого хотела…– и он не понимает, это она отвечает на его прямой вопрос о еще одном мужчине или… на другой, который давно уже висит между ними, так и не произнесенным, но услышанным их сердцами, их душой…– но я скажу тебе «нет»…
И ее накрывает… С болезненным, громким криком она проваливается в омут его глаз. Растворяется в нем, стирает со своего тела чужие отпечатки, такие ненавистные, такие чужеродные… Только этого мужчину признает ее тело, как бы разум ни противился… Только он… Только с ним… Мысль о том, что всего несколько часов назад к ней прикасался другой, вызывает отвращение…
И ей одновременно хочется плакать и смеяться от осознания этого… Клеймо Зверя уже давно не на ее коже. Глубже… Вот только это для нее ничего не меняет…
В ту ночь между ними было много всего. Такого же жадного и неистового, как в самом ее начале, когда он только пришел, более спокойного, размеренного и долгого, когда их страсть все– таки позволила ему отстраниться и скинуть с себя одежду. Наконец, мучительно, но сладко медленного, когда голод был утолен, оставив место для яркого, зрелого послевкусия. Изможденные и забывшие обо всем на свете, уставшие, они теперь лежали в объятиях друг друга и многозначительно молчали. Иллирия нежно гладила его спину, изучая сотни шрамов. Кожа от них была жесткой. Ее пальцы горели, стоило только коснуться очередного следа от страшного боя, оставшегося на его спине, следа его храбрости и бесстрашия, следа его бессердечности и жестокости…
– Когда ты получил свою первую рану, Эмиль?– спросила задумчиво.
– Не помню… Всю свою жизнь я дрался, сражался за то, чтобы не сгинуть… Вся моя жизнь– борьба…
– Для этого нужна храбрость и сила духа… Всю жизнь бороться…
– Нет, Лира… Для этого нужно намного меньше– желание не сдохнуть в подворотне, как собака…
Перевернулся на живот, посмотрел в ее глаза.
– Говоришь, скучала?– спросил, и его рот дрогнул. Это была не ухмылка, непроизвольное, нервное движение.
– Не говорю, что скучала…– выдерживает его взгляд, смотрит на равных,– говорю, что ждала…
– А есть разница?
– Есть…
Она не скучала… Можно скучать и быть занятым другими делами, продолжать жить… А она не жила, не дышала… Она считала секунды до его прихода, чтобы только он коснулся и стер ненавистные следы другого мужчины с ее тела, унижающие, претящие…
– А ты… Скучал?
– Подыхал без тебя,– нависает сверху. Накрывает ее губы своими.– И даже рядом с тобой продолжаю подыхать… Истекать кровью по тебе…
Она усмехается, отворачивается.
– Громкие слова… Издеваешься… Вот она, я… Под тобой, голая, с клеймом, и не одним… Разве не это ты хотел получить?
– Ты смотрела на мои шрамы, Лира, но даже самый страшный и глубокий из них– ничто в сравнении с тем, какой шрам зияет в моем сердце,– ударил себя по груди.– Я люблю тебя… Мучительно люблю…
– Не верю…– она шепчет одними губами, и ее глаза наполняются слезами.– Когда любят, не причиняют столько боли…
Эмиль глубоко выдохнул. Встал… Наполнил кубок вином, осушил его залпом. С минуту стоял, вглядываясь в даль моря, бушующего под стенами дворца. Лира смотрела на его идеальное тело. Невольно любовалась.
– Моя мать была шлюхой, Лира… Той, кто продает свое тело за пару золотых без разбору… Она была такой до моего рождения, она оставалась такой после… У нас не было дома. Мы скитались по городам, передвигаясь с попутчиками, за дорогу которым она платила своим телом. Мы ели лепешки с сыром, иногда куски позавчерашнего мяса, если повезет, и в оплату за еду она тоже отдавала себя… Когда было холодно и дождливо, спать на улице не получалось, иначе можно было просто помереть, подохнуть… И тогда мы стучались в ворота самых дешевых, самых низкопробных постоялых дворов– и просились на постой… Эти ночи я ненавидел больше всего… лучше уж было спать в лужах, чем там… Помню, как я сильно жмурился, вжимаясь в стену, пытался заснуть изо всех сил, убеждая себя в том, какое же это блаженство– спать в теплой чистой постели– чистота ее, конечно, была под вопросом, но клопы и тараканы, как и засаленные пятна на простынях тогда мало смущали неизбалованного роскошью мальчишку – вот только сон не шел… Никогда… И я слышал, как приходил мужчина, как наваливался с нахрапа на нее своим грузным, или, наоборот, щуплым телом… Как дышал хмельными парами и пользовал ее…
Мать была красивой… Я знал это не только потому, что она была моей матерью, а детям всегда кажется, что красивее той, кто дала им жизнь, нет… Я слышал это из уст похотливых мужчин и смотрящих на нее сверху вниз женщин всех мастей… «Такая красивая и такая бесстыжая»… «Посмотри, доченька Лили, женская красота ничего не стоит… Эта падшая женщина похожа на богиню, а живет в грязи… Главное– скромность, праведность и ум»… И ведь они были правы… Ее красота была ее наказанием… Злой усмешкой богов…
