Рыдающая, причитающая на ультразвуке Деметра с висящей на ней и также рыдающей Минтой — Танат невольно порадовался, что оказался в стороне от этого тайфуна.
Арес попытался предъявить жене ещё какие-то претензии, но не смог перекричать драгоценную тещу и отвел взгляд в сторону.
В сторону некоего подозрительного типа в подозрительном чёрном хитоне.
Аид терпеливо подождал, пока недоумение на лице Ареса сменится узнаванием, и вкрадчиво произнес:
— Радуйся, племянник.
— А…а…а…
— Аид, — любезно подсказал… (Кто? Невидимка? Нет, показалось). — Меня зовут Аид.
— А… а что ты тут делаешь?! — сформулировал наконец Арес. Его лицо стремительно багровело, между бровями пролегла складка, руки слепо шарили по броне и попадали то по мечу, то по щиту, то по колчану с молниями Зевса. Спасибо хоть по сторонам не смотрел, а то наткнулся бы взглядом на своего вестника. Неудобно бы получилось.
Хотя, собственно, кому неудобно — уж точно не Танату.
Плевать он хотел и на Ареса, и на сверхурочную работу вестником. Да и душеводителем тоже.
— Я вернулся, — негромко сказал Аид, чуть улыбнувшись уголками губ. Едва заметно, но этого оказалось достаточно, чтобы земля под ногами вздрогнула, и зашумели, взвились огненные фонтаны во Флегетоне, и зашелся радостным лаем Цербер, и ощутимо дохнули холодом Стикс и Лета, и зашумели бескрайние… джунгли, не так давно бывшие асфоделевыми лугами, и завопили грешники на Полях Мук. Это Подземный мир приветствовал своего Владыку.
Кроме грешников, конечно. Они никого не приветствовали, просто очень хорошо понимали, что фантазия на казни у Аида гораздо богаче, чем у Ареса с Персефоной и всеми судьями вместе взятыми.
Деметра опустила руки, и Персефона, вывернувшись из её объятий, грустно проводила взглядом тающий в воздухе двузубец.
— Вот и всё, — прошептала она.
Танат скептически хмыкнул и привычно воздержался от комментариев. Аид позвал, мир отозвался… несчастный Подземный мир, тоскующий по своему Владыке, он был готов вцепиться зубами в то немногое, что ещё можно было разглядеть в смертном, который когда-то был Невидимкой. Наверное, миру этого было достаточно.
Но не Танату.
Он фыркнул и отвернулся — Владыки возвращаются не так. Потом повернулся обратно — полюбоваться обескураженным выражением лица Ареса.
— Не знаю, куда ты планировал вернуться, — выдал наконец Арес. — Этот мир мой уже тысячу лет, и я его не отдам. Можешь пойти на поклон к Зевсу, дядюшка, и попросить у него какой-нибудь незанятый остров.
— Ты можешь думать, что этот мир был твоим, — спокойно улыбнулся Аид. — Но он всегда принадлежал только мне. И она тоже.
Он драматично взмахнул рукой в сторону Персефоны. Танат недовольно подумал о низкопробных комедиях смертных — Аид их явно пересмотрел, иначе откуда столько дешевых театральных эффектов. Определённо, искусство приходит в упадок.
— Я тоже принадлежу Аиду, — злорадно подтвердила царица, напрочь игнорируя ошарашенный взгляд Деметры и подозрительный Минты. — Помнишь, ты всё искал моего любовника?..
Неистовый побагровел. Танату стало интересно, понимает ли бог воины, что его банально провоцируют. О нет, он никогда не был тупым — просто неотесанным и несдержанным. Однако способности царицы доводить драгоценного супруга до белого каления не стоило недооценивать — короткий обмен репликами, и он уже размахивается, чтобы отвесить ей оплеуху.
Прямо перед носом Деметры. Гениально.
— Убери свои лапы от моей дочери! — завопила Плодоносная, одной рукой сгребая Персефону в объятия, а другой выращивая перед Аресовым носом гигантский баобаб, об который тот по инерции приложился.
Пока Неистовый отлипал от баобаба, Аид не нашёл ничего лучше, чем проникновенно заявить, что тот никогда не был настоящим Владыкой — только клоуном на чужом троне. Напомнил, так сказать, о себе — и одобрительно кивнувшей Персефоне, и тут же прекратившей голосить Деметре. И Аресу, собственно.
Бог войны ринулся в бой, словно это могло решить, кто из них останется Владыкой Подземного мира. Так, будто мир автоматически изберёт себе в правители победителя — и Танат в очередной раз подумал, что тысяча лет на троне его ничему не научила.
Бой был коротким.
Он и должен был быть коротким, ведь Аресу нечего было противопоставить настоящему, признанному миром Подземному Владыке (пусть и не настоящему Невидимке). Того, в чьих ударах — огненная мощь Флегетона, ледяная гибкость Стикса и оглушающее забвение Леты. Того, кто может скомкать мир в ладонях и выдернуть почву из-под ног. Того, кто мир признал за хозяина.
Того, чья воля здесь — не закон даже, а единственная существующая реальность.
Бой был коротким — и это был бой двух воинов, а не воина с Владыкой.
Аид мог комкать реальность, мог приказывать, но вместо этого схватился за саблю — отразить удар чудовищной силы. Лязгнула сталь; меч вылетел из рук Неистового, сабля Аида перекувыркнулась в воздухе и воткнулась в землю.
— Племянник, — презрительно улыбнулся Владыка. — Прошла тысяча лет, а ты так и не научился сдерживать свой гнев. И так же скверно владеешь мечом. Давно не тренировался?
— Я сотру тебя в порошок! — зарычал Арес. — А то, что останется, сброшу в Тартар! Посмотрим, что ты сможешь противопоставить молнии!
Он, не глядя, сунул руку в колчан… сунул вторую…зашарил… перевернул колчан и потряс им в воздухе.
Молнии исчезли.
В протянутой руке Аида появились вилы.
— Убирайся из моего мира, — приказал он. Странно приказал, с каким-то напряженным ожиданием в голосе: Танат в очередной раз подумал, что это больше не Невидимка, но не успел закончить мысль.
— Ещё чего, — взревел вдруг Неистовый. — Еще чего-о-о-о-о-о-о…
Никто ещё не успел ничего понять, только царица вдруг закричала, дёрнулась вырваться из цепких рук матери; поднялся ветер, застонали кусты, заскрипели камни; Минта в ужасе вцепилась в Деметру — Плодоносная стояла с незыблемостью вековой скалы.
А Арес по-прежнему не закрывал рта, со свистом и чавканьем втягивая в себя воздух.
Одежды Аида затрепетали — но ведь не за Деметру же ему было хвататься. Он, кажется, дёрнулся куда-то за баобаб, но поздно. Его уже захватило вихрем — сдавило со всех сторон, потянуло в огромную, алую, многозубую пасть.
Танат видел, как вихрь из пасти войны сдирает с его кожи загар, и слетают песчинки пополам с пеплом, и уходит, втягиваясь в гигантский зев, сама жизнь — бесконечная смертная жизнь — и ему уже не помочь, не спасти, и даже самые быстрые крылья и самый острый меч не смогут остановить этот вихрь, потому, что момент упущен, дрогнули пальцы, и остается только…
«Только не вмешивайся».
Да он и хотел бы вмешаться, но поздно, поздно, ему уже не помочь, он чувствует, хотя и ни разу не видел — процесс уже не повернуть вспять, и чудовищный зев Ареса всё равно не отпустит свою добычу, а если отпустит, для смертного — уже слишком.
И можно только смотреть, как исчезает в гигантской пасти последняя песчинка жизни, и Аид опрокидывается навзничь, выпуская из рук двузубец, и его волочет внутрь, и Арес жрет его, начиная с ног, и Танат снова до боли стискивает пальцы на рукояти меча (клинок сам рвется в бой, но нужно держать), и…
— Невидимка, — само срывается с губ, не остановить. Пускай он — не он, и не бог, пусть сгорел, да пусть хоть останется смертным, пусть едет в свою проклятую степь, найдет ещё одну нимфу, пусть, пусть, только не так, пожалуйста, только не так.
Убийце впервые за много веков хочется зажмуриться, но он не в силах оторвать взгляд.
И вдруг… перед тем, как исчезнуть в чудовищной пасти, Невидимка открывает глаза, и Танат успевает заметить на его побелевшем лице тошнотворно-многообещающую усмешку Кронида.
Ветер стихает, возвращаются звуки: довольный смех Ареса, тихий плач Минты, успокаивающее кудахтанье Деметры — и только со стороны Персефоны ледяное молчание.
А Танат неожиданно понимает, что улыбается, как дебил.
