— Минта, Гермес, нам с Аидом нужно кое-что обсудить, — начала царица, решившись, но тут вернулся Танат.
— На вашем месте, — заявил он, — я бы сменил место дислокации. Я только что видел Деметру, она спустилась в Подземный мир и рыщет тут в поисках Ареса.
Очевидно, что перспектива объяснять разъярённой Деметре, почему он скрывает в своем мрачном логове её нежную дочурку, нервировала даже непробиваемого Убийцу.
— А, может, и вправду, пойдём? — робко предложила Минта.
— Ещё мы не бегали от моей матери! — возмутилась Персефона. — Пусть Арес боится, а мы должны встретить маму лицом к лицу… тьфу! В общем, меня все поняли.
Желающих встретить Деметру лицом к лицу как-то не наблюдалось.
12
Танат Железнокрылый
За долгую жизнь Танат успел привыкнуть, что его постоянно понимают неправильно. Мать, отец, братья, смертные, боги, чудовища, да вообще все подряд. То, что бестолковые соратнички тоже его не поняли, совершенно не удивило. Досадовало лишь то, что Убийце не удалось разобрать, понял ли его проклятый Невидимка — вернее, то, что от него осталось.
Пока по всем признакам выходило, что нет. Стоял себе в тени раскидистых кустов как ни в чем не бывало.
Кусты были колоритные — густые, зелёные, раскидистые и без колючек, зато с живописными шишечками, отдалённо напоминающими крысиные черепа. Ещё они стратегически выгодно росли на развалинах дворца и представляли собой идеальное прикрытие. Правда, Персефона уверенно заявила — и Танат верил ей как специалисту — что кусты ещё немножечко плотоядные, но связываться с Аидом они пока не рисковали.
Тот, в свою очередь, стоял, сложив руки, в тени кустов и с присущим ему энтузиазмом раздавал указания.
— Минта, повтори план, — говорил он нимфе, которая как раз собиралась выдвигаться на другую стратегически выгодную позицию — к той части развалин, где, предположительно, находился вход во дворец.
— Увидеть Деметру, заверещать и броситься на шею, — радостно сообщила нимфа.
— Персефона?
— Быть мрачной и холодной, как статуя Харона, — отозвалась царица, поигрывая двузубцем.
— Гермес? Гермес!
— Не высовываться, — мрачно донеслось откуда-то сбоку.
Психопомп был откровенно недоволен тем, что на него надели хтоний и запретили хоть как-нибудь вмешиваться в битву. И ведь понимал, идиот, что не должен отсвечивать перед Аресом, но все же по давней привычке пытался выторговать себе хоть пару пинков под защитой невидимости.
Чтобы, наверно, ещё и хтоний дискредитировать, если что-то пойдёт не так. А оно непременно пойдет, Танат в этом не сомневался. Потому, что это был план смертного, лавагета, воина, скифского колдуна, но никак не того Невидимки, которого он знал.
— Дальше, Гермес, — сказал Аид, и странная, не-божественная улыбка истаяла у него на губах, когда он поймал прямой взгляд Таната.
Убийца умел смотреть так, будто резал своим клинком, но, Тартар его побери, он опять-таки не был уверен, что его поняли. Что он сумел хоть как-то достучаться до того, кто был его другом, стряхнуть с него пыль и пепел смертных столетий…
Что там, под пеплом и пылью, осталось хоть что-то от него настоящего.
— … потом проследить за Аресом, выяснить, где они держат Тритона, и доложить Персефоне, — распинался тем временем Психопомп. — Но почему Персефоне, а не тебе, Владыка?
— Потому, — отрезал Аид.
(Кажется… Нет, померещилось, просто Аид).
— Мог бы и догадаться, — холодно сказала царица Гермесу, — если на третий раз ответ не поменялся, то он и на четвёртый не поменяется.
Танат видел, с каким интересом Персефона разглядывает Аида, и думал, чем же царицу, у которой, как ему раньше казалось, есть вкус, может привлечь эта бледная тень.
Не видела она настоящего Аида, настоящего Владыку, настоящего…
Невидимку.
Танату не следовало отпускать его к мойрам. Нужно было остановить. Сказать, например: «Стой! Я видел, с кем говорила Левка до того, как глотнуть водицы из Амелета!». Он начал бы спорить, и пока они так препирались, бестолковая нимфа отправилась бы на асфоделевые луга, туда, где, по мнению Убийцы, ей было самое место.
Только Танат не любил бесполезных споров и громких слов, да и этот двинутый, на всю голову ненормальный Кронид всё равно поступил бы так, как хотел. Даже если бы знал, кто напоил его драгоценную нимфу ядовитой водой.
Танат ведь так и не успел ему рассказать — не до того было. Думал, расскажет, когда тот вернётся.
А он не вернулся.
Вернулась жалкая тень с выжженной бездной в глазах. Тень всё натягивала на плечи окровавленный гиматий, и всё цеплялась за свою нимфу, и бормотала о чем-то своём.
А нимфа рыдала, и отталкивала его руки, и шептала подбежавшей Гекате, которую раньше терпеть не могла: «Это не он, не он, не Аид».
Геката тогда схватила нимфу в охапку и потащила в свой дворец вроде как отпаивать успокаивающими травами, а на деле вправлять ей мозги. Плевалась потом три дня: он всё для нее! Он же сжёг себя для неё, а она!..
Она была нимфой-нереидой с водичкой вместо мозгов, и Таната совсем не удивило, что её великая и чистая любовь к Невидимке оказалась настолько недолговечной.
Может, тогда, в начале, его и можно было удержать на краю. Вот так вцепиться в него и сказать: не отдам. Ты мой, мой, не отдам, не пущу. Но до глупой нимфы это так и не дошло — пока ещё можно было что-то исправить, она ревела на плече у Гекаты и причитала, что боится. Его.
Пока Трёхтелая вправляла ей мозги в своих покоях, Танат выговорил столетний запас слов, пытаясь удержать Невидимку от падения в бездну. Только из этого ничего не вышло. Когда Левка более или менее осознала, что была неправа, и изволила высунуть нос из дворца, в сидящем перед ним смертном (смертном?!) уже и не осталось и тени того Аида, которого он знал.
Который был Владыкой Подземного мира, Кронидом, лавагетом, Невидимкой… и богом.
Тогда они с Левкой ушли в верхний мир — не на Олимп же идти ему, смертному — и Танат ещё пару веков присматривался к теням: не мелькнут ли где-то знакомые волосы.
Потом перестал.
— Убийца! — окликнул его Аид. — К тебе тоже будет маленькая просьба. Не вмешивайся.
Танат дёрнул крылом. Он и не собирался ни во что вмешиваться, всё равно их затеи обречены на провал — если только Аид не вернётся.
А он не вернётся.
Потому, что это — не он.
— Иногда я не понимаю тебя, Убийца, — медленно сказала Персефона.
Она не была такой дурой, как Левка (с точки зрения Таната, Левка являла собой эталонный образец дуры), и явно что-то подозревала. Хоть бы в верности Аресу не заподозрила, а всё остальное он выдержит.
— О, не волнуйся, я прекрасно понимаю Таната, — сказал не-Аид, в его тёмных (недостаточно тёмных!) глазах читалось тщательно укутанное насмешкой беспокойство. — Он полагает…
Его оборвал пронзительный визг Минты:
— Уииииии!!! Мама! Мама спустилась!
***
Пока Минта отвлекала внимание Деметры бурными восторгами, Танат незаметно отошёл в сторону, стараясь всё же не терять остальных из вида; так, Аид чертыхнулся, поминая какого-то варварского демона, достал из воздуха длинное чёрное одеяние и пафосно в него задрапироваться, скрыв и варварские штаны, и варварские сапоги.
Царица же, наоборот, растрепала волосы, передвинула пояс на сторону, стянула добрую половину одежд и принялась ме-е-е-дленно надевать их обратно, тщательно разглаживая каждую складочку и злорадно при этом усмехаясь.
Когда перед ней вырос разъярённый Арес, она ещё поправляла фибулу в форме граната.
— Ты! — завопил он. — Ты разрушила мой дворец!..
По плану Аида, глубокомысленная реплика Ареса должна была остаться без ответа. Так и случилось — не успела Персефона и рта раскрыть, как её сгребла в крепкие материнские объятия Деметра.
