дождавшись ответа, расценила молчание напарника как согласие и заметно расстроилась. — Ну как знаешь, — вздохнула она, устремив взгляд в желтизну раскинувшегося вокруг сурепкового моря, — я же намерена сходить в шляпный салон госпожи Теллурии, у неё вышла новая коллекция дамских цилиндров. Ты хоть раз видел шляпки её работы? — Сурьма перевела взгляд на Висмута, и он заметил, как в её глазах вновь зажглись искры восторга. — Это же произведения искусства! А ещё на главной площади сейчас ежегодная ярмарка, её просто нельзя пропустить! И потом: я прихватила с собой своё любимое платье — очень нарядное, как раз для таких случаев — и обязана его выгулять. Что? Что ты так на меня смотришь?
Висмут отвёл взгляд от горящих радостным предвкушением сапфировых глаз и придержал ползущую на лицо улыбку.
— Ладно, — кивнул он нарочито обречённо, — шляпки так шляпки. Но дай мне час после прибытия, чтобы обслужить локомотив и сдать все документы.
***
Сурьма глянула на себя в зеркало и удовлетворённо кивнула: в этом васильковом платье с корсетом из белой кожи поверх него и белым же цилиндром, украшенным синими пёрышками и серебряными шестерёнками, она была чудо как хороша! Вот только… Прежде чем надеть белые кружевные перчатки, она достала из сумочки маленькую серебряную пудреницу. Сурьма помнила однажды оброненную Астатом фразу о том, что «веснушки лишают красоту изысканности», а сегодня ей хотелось быть особенно красивой, поэтому она щедро прошлась по лицу пуховкой, пряча под слоем пудры и так не слишком яркие солнечные брызги.
«Так-то лучше! — усмехнулась она. Разглядывая свой припудренный вздёрнутый нос в маленькое зеркальце. — И в люди выйти не стыдно».
В дверь её купе постучали. Сурьма спрятала пудреницу и, взявшись за дверную ручку, чтобы отворить, вдруг на секунду замерла, пронзённая неожиданной мыслью: а что, если Висмут так и пойдёт в город — в рабочем? Не придётся ли ей краснеть за своего спутника в приличном обществе? И так уже взволнованное сердце застучало ещё громче, открывать дверь стало боязно. Постучали ещё раз, и Сурьма, набрав в грудь побольше воздуха, резко распахнула дверь.
На пороге стоял Висмут: до блеска выбритый, аккуратно причёсанный. На нём был тёмно-синий двубортный сюртук, из-под которого выглядывал ворот белоснежной рубашки, прихваченный галстуком, и тёмно-синие брюки. Сурьма окинула его взглядом, полным одобрительного удивления, едва ли не восхищения. Сердце, которому до́лжно было успокоиться, ибо его тревоги оказались пусты, отчего-то разошлось ещё пуще.
— Вы… весьма элегантны, господин Висмут! — улыбнулась Сурьма, с трудом подбирая слова.
— Куда ему до меня! — раздалось из коридорного полумрака за спиной Висмута, и на свет выплыл Празеодим, окутанный облаком пряного одеколона, в старомодном, но видно, что очень дорогом, костюме цвета слоновой кости, с аккуратно повязанным на шею аскотом. — Ну, лапушка, каков? — преисполненный чувством собственного достоинства, дед раскинул руки и медленно повернулся кругом, демонстрируя свою нарядную персону. — Красавец же? Завидный жених!
— Ой, не то слово! — с напускным кокетством захихикала Сурьма. — Вы прям, как снежинка: такой же беленький и кружащийся!
Празеодим так и остановился — раскинув руки — соображая: его похвалили или над ним посмеялись? Висмут едва слышно хрюкнул, сдерживая смех. Дед метнул в сына ревнивый взгляд, потом перевёл его на лучезарно улыбавшуюся самой невинной своей улыбкой Сурьму и, сочтя её замечание комплиментом, довольно кивнул седой головой.
— Вот, голубушка, с таким мужчиной и в свет выйти не стыдно, — отметил он.
Сурьма глянула на Висмута и улыбнулась уже чуть смущённо.
— Это он про себя, — уточнил Висмут, жестом предлагая Сурьме полусогнутую в локте руку.
Вокзал Метаналя — светлый, воздушный, с ажурными металлическими колоннами, стеклянной куполообразной крышей и винтовыми лестницами, ведущими на галерею — встречал гостей предпраздничной атмосферой: нарядной суетой и ароматом предвкушения. Сам город, в отличие от Крезола, тоже оказался и светлым, и просторным: двух-трёхэтажные здания выкрашены в светло-песочные тона, стёкла их отражают персиковый закат, забранный в белые оконные рамки, а вдоль тротуаров тянутся, огороженные низким металлическим заборчиком с завитушками, узкие газончики с аккуратно подстриженными под шарик кустами, цветущими белым цветом.
Сурьма шла под руку с Висмутом так же, как миллион раз ходила с Астатом, но сейчас всё было неуловимо иначе, и она не могла не сравнивать. Астат всегда нёс себя неспешно, с достоинством, Сурьма же привыкла ходить стремительно, и ей приходилось сдерживать шаг, идя под руку с женихом. С Висмутом такого не было: их шаг был синхронен, как движение колёсной пары локомотива. И под своей ладонью, сквозь тёмно-синюю сюртучную ткань, Сурьма ощущала не руку утончённого аристократа, а сильную мужскую руку с отчётливым рельефом крепких мышц. И ей это неожиданно нравилось.
Сурьму раздражало, что локоть Астата всегда был на отлёте — жених щепетильно оставлял между собой и невестой «корректное» расстояние, из-за чего Сурьма мысленно сравнивала себя с болонкой на поводке. Висмут держал её ближе, в этом было уважение к ней как к равной и какая-то общность, что-то дружеское, волнующее, почти интимное, чему Сурьма не смогла подобрать подходящего названия. И с Астатом она никогда столь явно не чувствовала, что её спутник не где-то далеко в своих думах, а здесь, с ней, пусть ему и не понять все изыски и прелести шляпок госпожи Теллурии.
Ярморочное веселье захлестнуло их сразу же, стоило только войти в украшенные разноцветными флажками ворота, завертело средь ярких огней, каруселей, смеха и гомона, окутало аппетитными запахами печёных яблок в карамели, мятных леденцов и жареных орешков. После шляпного салона они поужинали в ресторане неподалёку от главной площади и теперь гуляли по ярмарке, разглядывая прилавки с яркими затейливыми безделками и разнообразными сластями, заглядывая в матерчатые шатры, в которых устраивались весёлые состязания за приз.
Сурьма с восторгом озиралась по сторонам, дёргая терпеливого (или просто уставшего) Висмута то туда, то сюда. Сама она под конец дня тоже устала, да и плечи разболелись сильнее, но новая шляпка и фейерверк ярких впечатлений сделали своё дело: у девушки открылось второе дыхание, и сейчас ей казалось, что она запросто сможет прогулять здесь всю ночь, а утром как ни в чём не бывало приступить к работе.
Празеодим же вёл себя на удивление тихо: вышагивал чинно, словно журавль, высоко подняв подбородок, с достоинством и снисхождением поглядывая на суетящуюся вокруг толпу. Однако при виде «чёртового колеса» едва не устроил скандал, вытребовав билетов аж на семь кругов. Висмут хотел было возразить, что семь кругов — это же почти час катания, но потом подумал, что для него эти семь кругов — возможность часок отдохнуть от пригляда за отцом, и промолчал. Пока довольный старик кружил в
