— Думаю, найдет. Он не так-то прост, если помните, — я тронула свою голову, замотанную шерстяным платком, намекая что брат у меня тот колдун из-за которого я косы не ношу.
Желана будто не заметила моего жеста. О своем задумалась, губу закусила.
Радим снес нашу муку к телеге и решил быстро отвезть все во двор, пока мы с хозяйкой беседы водили.
После темы "гостя", мы начали вспоминать про клуб и работу Ульяны. Желана мне показала тончайший узор приживалки и посоветовала отдать ее на обучение кружевницам в городе.
Пообещала не неволить девку, если та жизнь себе другую захочет. Поговорили о том, что лес не дарит своих плодов: зверь будто под землю провалился и здешних охотников без новых шапок оставил.
Так же Желана упомянула о моем рукоделии, которое я оставила в клубе. Пообещалась прийти завтра, если Ульяне станет лучше.
Дочка запреметила отца, что на коне приехал нас забирать, телегу дома оставив.
Попрощалась с радивой хозяйкой и как-то быстро оказалась впереди наездника, крепко придерживая дочь.
Конь перебрал копытами, привыкая к тяжести и смирно повез нас в центр поселка.
Я еще раз удивилась до чего же красивы дома у местных жителей. А под снегом они вообще кажутся домиками волшебных существ. У каждого красота во дворе: снежная баба построена и украшена старыми платками — все, чтобы вьгу, да Морену задобрить.
В центре нас ждало оживление.
Мужчины стояли вплоную друг к другу и о чем-то разговаривали. Женщины, если и были здесь, то стояли в стороне и любопытно посматривали на хозяев.
Радим тоже спешился и отправился вглубь толпы. Я вцепилась в удила и крепче прижала ребенка. Конь довольно тряхнул гривой и выпустил струю пара из носа.
— Хороший, коник, — пискляво сообщила дочь и погладила животинку по боку.
Направила коня к групке женщин. Захотелось узнать о чем сильные мужи деревенские шепчутся. Подъехала. Заприметила Огняшу.
— Доброе утро, — сноровисто спешится я не умела, поэтому осталась восседать на крупе лошади, что не очень подходило для тихого общения. — О чем мужи наши думу думают?
Огняша посмотрела на меня и сообразила дочь мою забрать, пока я кое как спускалась.
— В княжестве нашем беда, — тихо заговорили бабы.
— Князь молодой на брата своего войной пошел. Села разоряет и мужиков в дружину сгоняет. Неволит и малых и старых. А дети, да женки в пустых стенах остаются. Никому дела нет, что начало зимы и припасы, которые забирают на содержание дружины, всю семью должны кормить.
— Соседнюю деревню в начале осени разграбили. Староста Митюгов к нашему Кондрату приходил. О помощи просил. Мы и на их долю муки брали. А теперь там дети малые, бесхозные болеют некой черной хворью. Высыхают все, дышать перестают. Кондрат боится их привечать, а Ждан самых здоровеньких по селам собрал и к нам везет. Не послушал старосту.
— Мужики теперь гадают, как купца встретить: на вилы посадить за то что смерть за собой ведет или дать шанс детям малым, — Огняша прижала к себе мою Марьяшу и в ее глазах застыли слезы. — Коли горе он за собой принесет — мы же все свое счастье потеряем.
Дочка переместилась ко мне на руки. Я прижалась к ее теплому лобику и глаза прикрыла.
— А с войной что? Наших мужиков тоже заберут? — озвучила я вопрос и получила в ответ гнетущую тишину.
Будто я указала на гнойник, который давно нарывал, но никто его не хотел замечать.
Больно женщинам стало. На толпу мужиков все разом посмотрели. За сердце взялись.
Нашла спину своего Радима и так тоскливо мне стало, что волчицей я себя ощутила. Без луны выть захотелось, землю мерзлую зубами рыть понадобилось. А иначе маленькое сердечко вмиг остановится.
По ходу времени, на площади все больше людей собиралось. Желана пришла вся бледная, будто ночью к ней упырь на ужин заходил. Мужчины тихим шепотом судили, рядили, в женскую сторону поглядывая и нарочитые счастливые улыбки натягивая. Радим что-то резкое высказывал, Кондратий его перебивал. Остальные голос не повышали.
Я подошла к Желане и замерла с немым вопросом на лице.
— Всю жизнь здесь живу, — помотала она головой. — Колдунов здесь всегда привечали и с их мнением считались. Оберегали они нас, крови на наших землях не давали пролится. И отец мой и дед к роду твоего Радима прислушивались. И всегда беды нас стороной обходили. Дальше соседних земель недуг не заходил. А теперь…горе у порога стоит. Прав был дед, когда говорил что Радоис неправильный колдун.
— Почему это? — перебила я женщину.
— В детстве он приказал сестре своей из реки не выходить. Мал был, да неопытен, вот играя и погубил душу родную. Заболела сестра его и сгинула. Отец его в город подался за жизнью новой, здесь то ему жены не дали. А потом и Радим за отцом ушел. Долго дом колдовской без хозяина стоял. А потом хозяин вернулся. С шрамами, молчаливый и до разговоров неохочий. Потом привел Митора, который огрызался будто лаял. А теперь…
— А теперь то что? — не выдержала я. — Вы ссору братьев на его плечи хотите скинуть или хворь по его следу пустить? — взвилась я от услышанного.
Огнем опалило мои руки и к горлу подошел комок. Шипящей злой силой комок, будто змеями нашпигованный. Не к добру ведьмовской дочке такое чувствовать — могу беду на человека накликать.
— Не заводись, Семислава, — подняла руки Желана. — Не в невзгодах я хотела его обвинить. А сказать, что к слову его местные мужи прислушаются, а ты, как женка его, помоги, разъясни и плечо свое дай. Ему и без твоих слез нелегко пришлось. Пусть хоть на тебя радуется, — мудро изрекла женщина, чем охладила мой пыл.
Жена старосты дальше пошла и не о слухах выспрашивала, а всех успокаивала. Женщины от мала до велика новостям были не рады, боялись завтрашнего дня и все норовили самосудом заняться, ища виноватых. А пара слов мудрой и невысокой женщины их успокаивала.
К кому тихо подойдет, что-то на ухо шепнет, по спине погладит. К дригим с улыбкой, да шуткой подкрадется — разрядит обстановку. Третьим — зычным голосом прикажет слюни и сопли собрать, да в дом бежать ужин готовить.
Не хотела Желана мужа моего обидеть, да вот только я поздно это поняла. Кровь во мне сильная кипит и жар ее куда-то деть надо, а иначе кожа моя сгорит.
"Пусть, как снег эту землю накрывает, слыды заметая и жизнь убаюкивая. Так и недруги, воры, убийцы и треклятые гонцы с недобрыми вестями след к Кондрашевке теряют, на пути к ней вьюгу видят и беспробудным сном засыпают. Слово мое — ключ. Замыкаю".
Руки гореть перестали, а я ощутила себя сонной и вялой. На дворе заполдень уже переварило. Надо домой идти. Дела делать. А мужчины пусть пока думают и гадают.
25
Дома суть да дело, а заботы забрали тяжкие думы. Надо было гостя разместить. Очнувшуюся Ульяну отпоить настоем. На нового Митора полюбоваться.
Марьяша с порога бросилась волчонка искать, а я опосля подошла. Парень лежал с закрытыми глазами. Единственное что было несвойственно человеку — серый хвост, который торчал из-под рубахи и портков. Сам малец исхудал ужасно: кожа да кости. Синий весь, будто навье чудо. Лежит и не шевелится. Только его хвост не хочет попадаться в руки дочери.
— Марьян, пойдем пироги месить? Сделаем с яичком и луком, а Митор пусть отдохнет.
То что парень лежит на полу посередине коридора, а не на кровати, не буду заострять внимание. Я еще не знаю новых рефлексов и эмоций проклятого. Раньше он срывался и был агрессивен, а теперь пока только коврик под ногами изображает. Лучше не будить лихо пока оно тихо.
Дочка, как маленький воробышек, на одной ножке попрыгала на кухню и тут замерла, разглядывая Ярослава. Брат встал и сейчас пил воду. Он выглядел огромным даже для меня, не то что для маленькой девочки.
— Хех, Славка, — хекнул мужчина и посмотрел на племянницу, — познакомь меня с маленькой княжной.
Он присел на корточки, чтобы заглянуть в голубые глазки дочки и тронул ее светлые волосенки.
— Марьяна это, — я улыбнулась.
