– Я не слышал.
Эдвард помотал головой и коснулся виска.
…нужна тренировка. Говори так. Я уже понял, что ты не слышал. Он с тобой не разговаривал?
…нет.
…но? Я слышу сомнение. Это хорошо. Спектр эмоций тоже важен.
Это не те эмоции, которыми следует делиться.
– На. – Эдвард вложил кубок в руку. – Я только теперь понял, почему тогда ты написал письмо. Не попросил, хотя мы были на расстоянии разговора, а написал. Это было странно, но… я решил, что письмо – только предлог. Для твоего дружка. Как, к слову, он поживает? По-прежнему в каждой бочке затычка?
– Есть такое.
– Еще злится на меня, что на цепь посадил? И за остальное тоже? Ладно, дело не в этом. Говорить начинают в двенадцать. В тринадцать. Пятнадцать – уже поздно. Тебе?
…двадцать девять.
…именно. А ты только сейчас сподобился. И получается замечательно. Значит, проблема не во врожденном дефекте. Ты ведь догадываешься о причине. Я слышу это. Что он с тобой сделал?
Солгать? Промолчать? Но какой смысл в разговоре, если Кайя будет молчать?
…взлом… взломал… взламывал…
Отрезать эмоции не выходит.
И вроде бы все пережито. Забыто. Или хотя бы спрятано в такие глубины разума, откуда точно не выберется. А оно вдруг выплеснулось гноем из обиды, унижения, оглушающего чувства собственной беспомощности.
– Когда? – Эдвард отводит взгляд.
Уйдет. Сейчас завершит разговор на вежливой ноте и уйдет. Все станет как прежде. Только яснее, потому что исчезнет неопределенность. Кайя ведь с самого начала знал, что так будет.
– Первый раз в тринадцать. Дальше… по-разному. В последний год почти ежедневно.
– Зачем?!
Кайя и сам пытался понять, почему-то казалось, что если найдется объяснение, то станет легче. А оно все не находилось.
Отец не пытался контролировать.
И не лез в память, разве что из любопытства, вытряхивая то одно, то другое воспоминание, делая его нарочито ярким, неживым.
Не принуждал к чему-либо – мелочи, вроде нарушенной координации, не в счет.
– По-моему, ему просто нравилось это делать. – Единственный ответ, который был правдой.
– И ты молчал?
– Кому и что я мог сказать?
Никому. Урфин и тот не знал. Он наверняка догадывался. Злился. Нарывался. И становилось только хуже. До него никак не доходило, что некоторые пощечины лучше сносить молча.
– Да и что бы изменилось, Эдвард? Оракул молчал, следовательно, угрозы системе не было. Что до меня, то… я привык. Со временем.
Научился предугадывать. Расслабляться, пропуская первый удар. И даже стоять на ногах, неважно, контролировал их или нет. Свыкся с легкой тошнотой после.
Эдвард сел и, вытянув ноги, уставился на сапоги.
– Я никогда еще не чувствовал себя настолько мерзко.
– Пройдет.
– Привыкну. Со временем. Это да… – Сняв шапку, он провел по волосам. В белой гриве седина незаметна. Но Эдвард уже не молод, хотя и не стар.
Жив ли его отец?
Старый Мюррей был добрым человеком. Вот только, как выяснилось, доброта мало что значит, когда речь идет об интересах мира. Возможно, так и правильно, хотя все еще обидно.
А Изольды нет, чтобы пожаловаться.
– За встречу, – грустно произнес Эдвард, поднимая кубок. А Кайя и забыл, что держит в руках.
Вино было южным и легким, со вкусом абрикосов, лета и чего-то еще, прочно забытого.
– За встречу.
…Кайя, могу я и дальше с тобой говорить?
…да, конечно.
…кто знает о взломе?
…Оракул. Ты. Доверяю.
…Кайя, не пытайся контролировать мысли. Просто говори про себя. Я услышу. И эмоции не спеши отсекать. Со временем научишься.
…совсем плохо?
…совсем неплохо. Ты всегда быстро учился. И сейчас получается. Практика нужна, вот и все. Но нашим сказать следует.
…зачем? Чтобы посочувствовали?
…чтобы помогли. Ллойд сказал, что весной ты был нестабилен. Он долго отходил от твоего удара, хотя клянется, что не провоцировал. А я не вижу признаков срыва. Напротив, ты удивительно спокоен с учетом ситуации. Где правда?
…не знаю.
Эдвард уставился в бокал. Он молчал, но не закрывался, позволяя считывать эмоции.
Вина. Полынная горечь. Серый цвет.
Злость с запахом мяты, резким, неприятным.
Тоска. И недоумение.
…Кайя, тебе это не понравится, но я должен понять, что он с тобой делал.
…взлом?
Не в этот раз. Кайя больше не позволит делать с собой такое. Он старше.
Сильнее.
Эдвард опытней. И если дойдет до схватки, то результат не определен. Чутье требовало напасть первым.
– Успокойся. – Мюррей отставил кубок. – Я не хочу тебя взламывать. И не стану. У тебя есть выбор. Ты уже взрослый и понимаешь, что происходит. Хочешь отказаться – отказывайся. Но все последствия будут на твоей совести.
Он был прав. Отказаться – просто. Эдвард промолчит. И не будет предлагать во второй раз, предоставив Кайя самому разбираться с собой.
Он стабилен.
Ллойд ошибся.
Или нет?
Кайя едва не сорвался в городе. Не хватило малости… А если однажды все-таки контроль слетит? Если он просто не замечает, что раскачка уже началась? Например, то самое инстинктивное желание вцепиться Эдварду в глотку – симптом?
– Больно не будет. Неприятно – да. – Эдвард снял куртку, оставшись в длинном черном колете. Он закатал рукава рубахи, хотя нужды в этом не было. – Сам знаешь. Закрой глаза. И попытайся расслабиться.
Сам же и хмыкнул над нелепостью собственного совета.
В прикосновении не было нужды, но холодные пальцы у висков отвлекали. Вдох. Выдох. Сердце привычно замедляется, оно помнит короткую остановку на переходе от одного сознания к другому. Но Эдвард не давит. Его присутствие почти неощутимо и длится, кажется, минуту, а то и меньше.
– Выдыхай. – Эдвард не убирает руки, но заставляет наклониться. – Шрамы откуда?
– Да… старая история.
– Похоже, мы не в курсе многих старых историй. Ты стабилен. Ты более стабилен, чем кто бы то ни было.
Тогда почему Эдвард вновь отворачивается и старательно вытирает пальцы о рукава куртки, замшей счищая несуществующую грязь.
…на что это похоже?
Кайя всегда хотелось знать.
…на последствия ковровой бомбардировки…
Серая земля в рытвинах и ямах. Каменное крошево. Искореженные деревья, чьи корни смотрят в небеса. И огромная железная машина, наполовину погребенная под завалом. Низкий корпус, нелепо вывернутая башня с дулом, направленным в низкое небо. Россыпь снарядов и серебристая проволока растяжек.
