Жар ударил в лицо, запульсировал под кожей. Лин смотрел на меня сверху вниз, недобро, как на врага.
Ждёт, что я откажусь? Знает об условии, которое выставил Хайден? Может быть. Хочет лишить меня самой возможности обучаться? Не хочется верить, но...
Я отвела взгляд. Сердце упало. Конечно, можно сказать «нет» — но это значит, что Элле умрёт.
— Выбор за тобой.
— Так уверен, что я откажусь? — не выдержала я. Вскочила, сжимая кулаки. — Хорошо! Но тогда ты не отправишь Элле в монастырь, а приставишь обратно ко мне. И не будешь никак её наказывать.
— Ты с ума сошла? Она тебя отравила. Ты выжила чудом. Я чуть не тронулся, когда понял, что ты могла умереть. А ты теперь хочешь, чтобы она снова была рядом? Может, просто вручишь ей нож? — Лин был разъярён, дышал тяжело, грудь ходила ходуном. Но он пытался сохранять спокойный тон.
— Она бы не сделала этого, если бы её не заставили! — а вот я кричала, вне себя на его упёртость и непримиримость. — И не сделает больше. Ей угрожали отобрать пенсию, якобы начисляли по ошибке. Так что ты ещё должен проверить, что там с этой пенсией. Потому что если твой собственный канцлер допускает такие ошибки, то это повод его сменить!
Лин отвернулся, сильно и глубоко вздохнул. Кулаки под манжетами сжимались, и мне показалось, что он вот-вот ударит по стойке камина, причём с такой силой, что только каменные осколки брызнут. Но он удержался.
— И если ты заменишь Элле, — я заставила себя говорить спокойнее, — где гарантия, что любая другая служанка не сделает то же самое?
Мне захотелось добавить что-то пафосное и глупое вроде «я отвечаю за неё своей жизнью». Бред — я и так именно это и делала. Своей жизнью брала Элле на поруки.
— Не сделает, если будет знать, что наказание — смерть, — зло бросил Лин, не поворачиваясь.
— Если ты убьёшь Элле, я тебя возненавижу.
Теперь он развернулся — враз, одарив меня гневным взглядом. Не произнёс ни слова.
Я тоже молчала. Больше у меня не было ни аргументов, ни угроз.
Наконец Лин глубоко вздохнул. Покачал головой. Я его явно не убедила. На краткий миг он напомнил мне мамочку из анекдота, которая говорит дочери: «Если тебя убьют, домой можешь не возвращаться». Только в случае Лина это было бы, наверное: «Если тебя снова отравят, я тебя сам прибью».
Я подавила неуместный смешок. Вовремя: Лин подошёл к столу, взял перо и лист бумаги. Наклонившись, размашисто вывел несколько фраз. Я наблюдала за этим с замиранием сердца. Кончики пальцев похолодели от волнения.
Наконец Лин выпрямился и протянул мне бумагу. Желваки на челюстях снова шевельнулись, как будто он хотел было что-то добавить, но передумал и лишь крепче сжал зубы.
Я всмотрелась в бумагу. На родном языке Лин писал неожиданно красиво, совсем не так, как на русском. Размашистые крупные буквы. Увидев фразу «передать заключённую на усмотрение подателя сего», я расплылась в облегчённой улыбке.
Потянула бумагу на себя, но Лин не сразу отпустил её. Пристально заглянул мне в глаза.
— Сегодня ночью, — напомнил он.
Я вспыхнула. По телу прокатилась невольная дрожь, заостряя все чувства, будоража мысли. Я сверкнула глазами, вырывая приказ, повернулась и гордо зашагала прочь, спиной ощущая неотрывный взгляд Лина.
***
— Повернитесь, пожалуйста, ваша милость, — всхлип. — Спасибо... Теперь поднимите руки, — ещё один всхлип. — Спасибо.
— Элле, скоро я буду принимать ванну слёз, — не выдержала я. — Прекрати, пожалуйста, или я решу, что в темнице тебе нравилось больше.
Это была шутка, но Элле перепугалась:
— Ваша милость! — рука с губкой, которой она натирала меня, остановилась, голос задрожал.
— Господи, да плачь ты, если хочешь, — смутившись, я залезла в каменную ванну по плечи. — Только ведь всё хорошо закончилось. Я понимаю, что ты натерпелась. Просто я расстраиваюсь, если ты плачешь. И было бы за что благодарить. Вот если бы я уговорила его повысить вам пенсию...
— Ваша милость! — на её чёрных ресницах снова набухли слёзы. — Я не смею... я никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту.
— Да ну, хватит. Просто Лин слишком упрямый. Хорошо, что согласился вернуть тебя мне, — я умолчала о том, что стало этому ценой.
— Его светлость любит вас, — прошептала Элле, возобновляя мытьё.
— Не знаю, не знаю, — пробурчала я себе под нос.
Что думает его светлость, только одному ему и известно. Если бы любил, разве выставил бы такие условия? Разве запрещал бы учить магию, получить статус в здешнем обществе и независимость?
А так, теперь получается то ли месть, то ли ультиматум: раз отказалась выйти замуж, всё равно станешь моей, только уже на моих условиях. Станешь моей...
Эта мысль вызывала странную щекотку в животе. Словно закручивалась тугая спираль, горяча и волнуя. Господи, Лин...
Да, я его хотела. И даже, кажется, в глубине души предвкушала надвигавшуюся ночь — а потом вспоминала о лишь блеснувшей, едва поманившей мечте: независимость, сила, возможность обрести значение.
Лин или обучение... обучение или Лин.
Если бы он дал мне немного времени, может быть, я бы сама выбрала его. Но Лин, похоже, и мысли не мог допустить о том, чтобы позволить выбирать мне самой. Это и огорчало меня, и напрягало, и пугало.
Может, я совершила ошибку? Надо было сказать «да», пока он спрашивал по-хорошему? Или сбежать сегодня ночью, не дожидаясь, когда лишусь возможности обучаться. Попросить о помощи Хайдена или хотя бы ту же Элле, ехать в Маири-касс, найти Общество Магов. Хайден говорил, я бы могла претендовать на стипендию.
Картинки возможного будущего будоражили разум. Но в реальности я продолжала нежиться в горячей воде под умелыми руками Элле.
Вот так всегда. Всё-таки я слишком нерешительна, чтобы кидаться очертя голову в ночь. Плыву по течению, делаю то, что велено. Всё-таки следовало соглашаться сразу...
— Элле, — я вдруг вспомнила, о чём хотела узнать, — скажи, почему все говорят об этих покоях так, как будто они особенные? Что в них такого?
— О, — Элле теперь переместилась к моим ногам, ловко обрабатывая огрубевшую кожу на подошвах, и я видела, как округлились её губки. — Конечно, вы же не местная. Южные покои раньше принадлежали её светлости.
Матери Лина? Вот оно что.
Лин поселил меня в её комнатах, дал мне, хоть и временно, её одежду... и правда, в глазах обитателях замка это выглядит так, будто меня негласно объявили будущей герцогиней. Тут уж неудивительно, что пошли сплетни.
Почему Лин не подумал об этом? Или как раз подумал? И намеренно так сделал? Как и велел мне есть в его покоях?
А ведь, наверное, когда Лин был маленьким, они так же собирались всей семьёй в покоях отца на тихие обеды.
Семьи у него больше нет. Как и у меня, впрочем. У нас нет никого, кроме друг друга. Вот только отношения между нами совсем непонятные. Не брат и сестра, не муж и жена... не работодатель и работник, как могли бы быть, стань я чародейкой.
Элле продолжала:
— В Восточных, где сейчас живёт его светлость, располагались отец его светлости сайдар Линдирн. Для того меж ними и проложен потайной ход, — она слегка порозовела, и я тоже почувствовала, как к щекам приливает кровь.
Элле не договорила, но всё и так было ясно. Для супружеских встреч, для чего ещё.
И сегодня ночью этот ход снова будет использован по назначению.
— Ваша милость такая красивая, — неожиданно сказала Элле. — Беленькая, как фарфоровая статуэтка.
Я посмотрела: она как раз для сравнения вытянула свою руку рядом с моей ногой. И правда, кожа Элле была смуглая и золотистая, а моя голень смотрелась рядом с ней белой, как алебастр.
Забавно. Ба всегда ругала меня, что я мало загораю, летом и зимой хожу как бледная поганка. А здесь, в мире Лина, это ценится как редкость.
— Наверное, его светлость пали к вашим ногам, как только вас увидели. Ваша кожа белее молока. И ваши глаза — они прозрачнее самой чистой воды. А губы — как лепестки роз.