Горло слиплось от страха, поэтому я просто кивнула. Внутри творился настоящий хаос. Меня омывала волна облегчения от понимания, что главная тайна так тайной и осталось, но следом захлёстывало ужасом от того, что теперь северянин знает страшный секрет моих родных.
Что теперь будет? Что теперь со всеми нами будет?
— Глупо, наверное, было бы ждать от вас иного, — он продолжал сжимать мои предплечья, но говорил скорее с собой. — Вы наверняка рассудили, что разоблачение для них смерти подобно.
— Они никого не трогают, — просипела я. — Пожалуйста. Они…
Эревин нахмурился:
— Вы каким-то образом контролируете превращение?
Я закивала так, что едва не отвалилась голова.
— Да. Ага. Да. Мы с Нянь… с Тусенной варим настой. Из чёрного корня. Он действует. Много лет действует. Спросите любого в Тахтаре.
«Действовал», — прошипело гадюкой внутри, но я приказала этой гадюке заткнуться, иначе просто сошла бы с ума от напряжения.
— Много лет, — повторил он. — Ладно. Это ещё предстоит прояснить. И этот настой, он действительно надёжен? Он позволяет им оставаться людьми?
Я снова закивала.
— Но в такие ночи они всё равно наглухо запирают дом изнутри. Мы научились с этим справляться, генерал. И если моё слово хоть что-нибудь для вас значит, я даю вам его — никто с тех пор, как мы варим настой, в Тахтаре не пострадал.
Он стоял очень близко, от него пахло костром, железом и лошадиным потом. Он устал, он, возможно, спал ещё меньше, чем я. Его широченные плечи загораживали меня от ветра с реки, и совершенно непонятно почему, но я смотрела в его серые глаза, и страх постепенно отступал.
— Я верю вам, — сказал он. Пальцы на моих предплечьях разжались, ладони соскользнули вниз до локтей, и он отступил. Отступил, будто добровольно уступал меня внешнему миру — ветру, солнцу и шумевшему в отдалении сухому камышу.
— Но вы должны понимать, что вся эта ситуация не может остаться без расследования. И я обязан поставить в известность своих людей. К тому же, вы вряд ли до конца осознаёте, что происходит.
Я вспомнила рисунки в книге и сглотнула.
— Думаю, сейчас я это понимаю намного лучше.
— И понимаете, что сами помогли мне догадаться, показав книгу?
— Тогда — нет, сейчас — само собой, — я постепенно брала себя в руки, мысли понемногу упорядочивались. — До вчерашнего вечера я была уверена, что мои родные — жертвы несчастного случая, и ни за что в жизни не связала бы формулы в книге с тем, что случилось с ними. Но после вашего ухода я сподобилась на то, что следовало бы сделать раньше — села за книгу и… оказалось, что там есть рисунки.
— Результаты действий по формулам?
Я кивнула, уставившись в песок.
— Это всё… и моя родня… это дело рук человека. Какой-то чудовищный эксперимент.
Меня так и тянуло объясниться до конца. Рассказать, что виделась с отцом, что хотела подробно его расспросить, но он был в таком состоянии… и только поэтому промолчала. Страшно было признаваться в том, о чём я пока боялась даже думать. Ведь я уже соврала генералу, заявив, что настой из чёрного корня действует безотказно.
— Боюсь, вы правы. Об этом, судя по всему, говорит и наша находка.
Он вдруг заметил, что я уставилась на его перепачканную в крови грудь.
— Часть пути мне пришлось тащить её на себе.
Страшно было спрашивать, о чём он говорил. Но не спрашивать вовсе? Такое невозможно было себе вообразить.
— Что за… находка?
Генерал посмотрел на меня с уже привычной внимательностью, будто взвешивал на невидимых весах все за и против.
— Вы ведь привычны ко всякому, — он взмахнул рукой, будто пытался вытянуть из воздуха подходящее слово, — ко всякому, что повергло бы в шок любую другую девицу. Ворожеям же не привыкать к крови и прочему?
— Ах, это, — я помотала головой. — Об этом не беспокойтесь. Меня ничем не проймёшь.
Я солгала.
Продолжение следует…
Глава 27
Она солгала, потому что увиденное заставило её отвернуться и согнуться пополам.
Эревин выругался сквозь зубы, вернул на место скрывавшую кошмарную находку мешковину и распорядился принести воды. Охранявший вход в штабной сарай Алексис помчался исполнять поручение.
А когда в ответ на его приказ желудок ворожеи жалобно заурчал, он велел прихватить и что-нибудь из еды.
— О боги, да как можно вообще что-либо когда-либо есть после увиденного? — прошептала девчонка.
Эревин оттащил её от стола и усадил на одну из колод. Он ненавидел себя за то, что там, у реки, она тряслась в его руках, как осиновый листок, а не прошло и получаса, как едва не свалилась в обморок уже здесь.
— Чёрт побери, Велена, может, вы прекратите храбриться там, где этого от вас не требуется?
В последнее время её имя с опасностью лёгкостью срывалось с его губ. Но почему-то за это он себя не ненавидел.
Она выпрямилась, медленно вдохнула и выдохнула, открыла глаза.
— Я в порядке.
Её взгляд сам собой упёрся в накрытое мешковиной тело, и он поспешно заслонил ей вид, встав между девчонкой и столом.
— Врите больше. На вас лица нет.
Впрочем, вид того, что покоилось на том столе, любого бы вывел из равновесия.
— Как думаете, что это? — шёпотом спросила она, подняв на него покрасневшие глаза.
— Сами как думаете?
Она облизала губы и, словно какой-нибудь дворовый мальчишка, утёрла нос рукавом, немножко помолчала.
— Это очень похоже на рисунки в книге, только… только тут всё такое… искорёженное.
Её заметно передёрнуло.
— Неудачная жертва эксперимента. И судя по состоянию тела, почившая относительно недавно.
Вывод напрашивался сам собой. Тот, кто написал книгу, или его духовный наследник, продолжали практиковать по сей день. Им не помешал ни Баронский бунт, ни его окончание. И родня ворожеи — просто счастливое исключение, как бы цинично это ни звучало. Они пережили превращение, целы и невредимы, к тому же умудрились остаться в Тахтаре и даже худо-бедно справляться с последствиями пережитого.
— Как это случилось с вашей роднёй?
Она не успела ответить — вернулся Алексис с кувшином воды и какой-никакой снедью. Эревин вывел её во двор, усадил на скамью под раскинувшей зазеленевшие ветви ивой и, приказав глазевшим у выхода в гостиный дом солдатам разойтись, настоял, чтобы она поела.
К его удивлению, она не стал спорить — расстелила на коленях вынутый из поясного мешочка платок, разложила на нём принесённые хлеб и сыр, с благодарностью приняла из рук солдата кувшин.
А он решил придержать свои расспросы — пока спешить было некуда. Поэтому пока ворожея жевала хлеб с сыром, уставившись в одну точку, он не лез с разговорами, просто наблюдал.
Она наверняка владела каким-нибудь особым набором чар, помогавшим ей безо всяких усилий притягивать к себе взгляд, даже не пытаясь выглядеть чарующей.
Творец свидетель — многие придворные «охотницы» душу бы запродали за то, чтобы выведать секрет подобных чар.
А, может, никаких чар и не было. Может, он просто в…
— Выходит, то же шамое могло шлучиться и с Пушком? — она смотрела на него несчастными глазами, продолжая жевать, и это выглядело до неуместного забавно. А потом до него дошёл смысл сказанного.
— Пуш… пушок?
Она кивнула и потянулась за кувшином.
— Мне кажется, он заслужил себе имя.
— Вне всяких сомнений, только… Вы назвали эту зверюгу Пушком?
Она поджала губы и, смахнув крошки с платка, принялась аккуратно сворачивать белоснежный квадратик у себя на коленях.
— Вы смотрите на меня так, будто гадаете, не стукнулась ли я головой.
— Я просто пытаюсь сообразить, смогу ли хоть когда-нибудь привыкнуть к тому, насколько вы непредсказуемы.
Она спрятала платок в мешочек, сложила руки на коленях и посмотрела ему в глаза.
— Не думаю, что вам стоит к чему-либо во мне привыкать. Когда вы разберётесь со всем, что тут творится, вы отбудете в свою Столицу. Разве нет?
Он не стал её поправлять — он никогда не жаловал Столицу и никогда подолгу там не бывал. Но в остальном ворожея права, совершенно права.
