тянулась, пуповина, похожая на толстую веревку.
— Я поздравляю тебя с дочерью, Йошевет! Дай ей молока! — повитуха обтерла девочку, завернула её в ткань и положила к моей груди.
Я выплыла из тумана, глядя на черноволосую малышку, лежащую рядом со мной,
— У меня же нет молока, — прошелестела сухими губами,
— И не будет, если ребенок не начнет сосать грудь, — повитуха приподняла ребенку подбородок, помогая найти сосок.
Девочка была совсем крохотная, багрово-синяя, сморщенная, и смотрела на меня очень осмысленно, огромными голубыми глазами.
— Какая ты красавица! — прошептала я, заливаясь слезами счастья и облегчения, — Ты самая-самая красивая на свете! — шептала я, целуя ее в лоб и не подозревая, что когда-то такими же словами встречали в этом мире меня. Малышка нащупала губами сосок и сладко причмокнув несколько раз, — заснула.
Повинуясь внезапному порыву, я сняла дрожащими пальцами с шеи медальон с черным камнем и надела на малышку.
— Тебя будут звать Данали! — прошептала я,
— Ты соединишь в себе Свет и Тьму, научишь этот мир терпимости, и будешь самая красивая на свете! — я молилась той первобытной женской молитвой, которую говорят все роженицы, когда Милосердный дает спуститься в мир душе, — молитвой благодарности за эту крохотную жизнь и готовности перенести любые мучения за счастье держать на руках собственного ребенка.
Все расплывалось перед глазами.
Звон в ушах нарастал, мне казалось, что мир наполняется светом, и я поднимаюсь к нему все выше и выше, глядя сверху вниз на саму себя, лежащую на низкой широкой лежанке, на малышку, прижатую ко мне, на повитуху, вдруг заголосившую что-то в полный голос, хватающую тряпки и начинающую их подсовывать под мои бедра, на вбежавших в шатер помощниц, начавших суетиться вокруг лежанки,
— Странно, почему так много крови? — подумала я, растворяясь в этом ярком, теплом все заполняющим собой свете.
Где то на границе сознания мухой жужжала мысль, — настойчиво, неотвязно. Веки казались тяжелыми, будто слипшимися. Губы пересохли. Я с трудом разлепила глаза. На входе в шатер, спиной ко мне, на коленях стояла повитуха, молясь Неназываемому. Полог шатра был откинут. Всходило солнце.
— Бабушка? — голос казался шелестом.
Женщина вскочила на ноги, бросаясь ко мне, — Девочка моя! Ну, слава Милосердному! — из глаз ее брызнули слезы.
— Что случилось?
— Все хорошо! Теперь все будет хорошо! — она схватила кружку, поднося к моим губам, — Попей, Дара! Все закончилось.
Я начала пить, вдруг поняв, что мне мешает, — Что закончилось, бабушка? Где моя дочь?
Она вливала в меня напиток, — Я все расскажу тебе, моя хорошая. Все расскажу, когда проснешься.
В следующий раз меня разбудил напевный голос повитухи и запах еды. Она стояла вокруг меня, окуривая каким-то дымом. Рядом на столе дымилась похлебка.
— Я чувствую себя хорошо! — я слабо улыбнулась, — Кончай колдовать! Лучше помоги мне сесть и принеси малышку.
Повитуха закончила обряд, принесла мне мокрую холстину, чтобы обтереться.
Глаза её были уставшими, движения суетливыми. Я впервые задалась вопросом, — сколько ей лет.
— Бабушка, ты плохо выглядишь! Ты сидела рядом со мной всю ночь?
Повитуха приподняла меня, напихав под спину подушек, подала миску,
— Три ночи.
Я поперхнулась похлебкой, закашлявшись, — Три ночи?
— Не страшно, моя хорошая, — у женщины тряслись руки.
— Главное, что мы тебя вытащили. Считай у Милосердного из рук.
— Меня? А где Данали?
Бабушка грустно улыбнулась,
— Ты покушай сначала.
— Нет! Принеси мне ее! Я уже устала спать и кушать. Я хочу видеть свою дочь!
— Тебе нужно сначала поговорить с Вождем, Дара.
— Где. Моя… Дочь? — моим голосом можно было резать металл.
— Дара, — повитуха сжала губы, опустила глаза, — давай я позову отца!
— Или принеси мне ребенка или говори! — страх придал мне сил. Я смотрела на нее, понимая, что ничего хорошего не услышу, но как маленький ребенок, требуя получить желаемое немедленно.
Повитуха подняла на меня измученные глаза,
— Малышка родилась раньше срока.
— Где она?
— Она была очень крохотной и слабой.
— Я хочу ее видеть!
— В ней была огромная сила Тьмы.
— Я не верю!
— У нас нет темных, которые могли бы питать ее.
— Что вы с ней сделали?
— Вождь не мог провести Ритуал без твоего согласия.
Я хотела, чтобы она произнесла уже эти слова. Все ее двусмысленности не проникали в мое сознание. Хаварты никогда не лгали. Я хотела услышать правду,
— Что с ней произошло? Ты скажешь или нет?
— Ее больше нет с нами, Дара! — повитуха кусала губы. В почерневших глазах стояли непролитые слезы.
У меня перехватило дыхание.
— Бабушка, что ты такое говоришь? Когда у тебя в последний раз умер младенец?
Повитуха застыла столбом, — губы, как единая скорбная линия, руки сжаты в замок; она казалось, боялась произнести еще хоть слово.
Медленно, помогая себе руками, я слезла с топчана, встала, и как сомнамбула побрела к выходу.
Старуха, словно отмерев, бросилась мне наперерез,
— Давай я позову Вождя!
Я отодвинула ее, вышла наружу и побрела по направлению к своему шатру. Бабушка суетилась рядом. — Тебе нельзя ходить! Ты потеряла слишком много крови! Мы едва остановили кровотечение!
Слезы застилали глаза. Спрятаться. Мне нужно спрятаться от всех.
У входа в шатер сидел Вождь. Увидев меня, он встал, делая шаг навстречу, но я развернулась и пошла к себе. Как он мог допустить это? Или он сделал это специально?
В сердце прорастала острой чернотой ненависть, но как ни странно, я не чувствовала потерю. Почему? Я слишком мало знала свою малышку? Я плохая мать? В висках набатом бился пульс, а в груди застыл лёд.
Задернув полог, — опустилась на шкуры. Теперь никто не мог войти ко мне, но я никого и не хотела впускать.
Я слышала, как они приходили и топтались на циновке у входа, то вместе, то по одному, пытались что-то сказать. Лжецы.
Я чувствовала этот яд, но не понимала, в чем он. На циновке мне оставляли еду, воду, и, хотя аппетита не было, нужно было набираться сил.
На третий день, бездумно глядя в темнеющее небо в прорехе над очагом, — я сняла браслет с руки, посмотрела на сплетенные змейкой две мерцающие силой противоположности. Посмотрела и поняла, что ничем не отличаюсь от всех остальных. Отец не виноват. Это я не принимала свое предназначение.
“Дом жены в доме ее мужа”, — казалось, что Хаэль стоит за спиной.
Оставалось лишь придумать, как это сделать.
Через неделю я почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы выйти на улицу, хотя мне по-прежнему не хотелось
