– Да, – ответил он, – это правда, но я не собираюсь писать об этом в “Ярмарке тщеславия”.
– Напрасно, – нахмурился Клайв. – Это очень бы вам помогло, когда все начнется.
– Начнется что? – этот разговор не нравился Гилберту. Он уходил в какую-то опасную сторону – на мгновение Гилберту почудилось, что он бредет по болоту, вязнет в бурой жиже.
– Когда фро Сальцхофф станет президентом, – ответил Клайв, словно досадуя на недогадливость начальника, – начнется совсем другая жизнь. И то, что вы, дракон, но с людьми, сыграет вам на руку. Очень сильно сыграет.
“Он так бледен потому, что впервые говорит со мной не как со своим боссом, а как с таким же человеком, – подумал Гилберт. – И ему от этого страшно”.
– И напрасно вы так сказали про “Ярмарку тщеславия”, – продолжал Клайв. – Об этом надо написать во всех газетах и журналах. Это огромный шаг для всех нас.
“Маленький шажок для дракона, но огромный шаг для мира”, – мысленно усмехнулся Гилберт.
– Тогда драконы меня сегодня же разорвут, – ответил он. Клайв только рукой махнул.
– Сколько драконов читает газеты? И сколько людей? Вам нечего бояться, что спонсоры от вас отвернутся, вы сам себе спонсор, – Гилберт подумал, что парень обнаглел от радости. – Но если вы покажете миру, что любовь имеет значение, а не ваша суть, то… – он осекся, словно понял, сколько всего уже наговорил боссу. Сумеет ли сохранить работу после этого?
“Сумеет, – подумал Гилберт. – Он прав. Все это время акции росли и сейчас не упадут”.
– Что с расписанием? – спросил он. – Выкроим четверть часа для Фрейи Смит?
Фрейя Смит была легендой профессии – ее статьи в журналах зачитывали до дыр, она писала с поистине дворянским достоинством и по-уличному захватывающе. Попасть к ней на интервью мечтали все, и люди, и драконы – Гилберт ощутил золотой запах денег.
– Конечно. По такому поводу она к вам в любое время дня и ночи прибежит, – ответил Клайв, и Гилберт услышал, как открывается дверь.
– Нет, ты меня пропустишь! – голос Сибиллы был переполнен льдом. – Я хочу посмотреть ему в глаза!
Да, новости разносятся быстро. Гилберт обернулся – Сибилла, которая ворвалась в его дом, выглядела яростной фурией, какой-то богиней мщения за поруганную девичью честь. На мгновение Гилберту даже показалось, что на ней дымится одежда, а над головой кружат искры.
Ему сделалось холодно – и тотчас же бросило в жар.
– Я не могу понять только одно, Гил, – сказала Сибилла свистящим шепотом, и свет, который сейчас ее наполнял, был нестерпим для драконьего глаза. – Ты все равно женился на человеческой женщине. Не на какой-нибудь драконьей принцесске из приличной семьи. Я не понимаю, Гил, почему не я.
Гилберту захотелось рассмеяться. Почему не Сибилла – и правда, почему?
– Потому, что я тебя не люблю и никогда не любил, – устало ответил он. День начинался со скандала, продолжится новыми сварами и склоками, и надо было как-то выстоять в нем. – Потому что ты лезла ко мне в постель с упорством, достойным лучшего применения. И потому, что ты мне лжешь и…
Он внезапно ощутил дуновение огня – далекое, едва различимое. Язык пламени поднялся, упал – огненная суть Гилберта потянулась к нему и отпрянула, не узнав.
Отец говорил, что все драконы чувствуют свое дитя – между ними протягивается огненная нить, которая разорвется, только если умрет один из них. Нить была – Гилберт видел ее, тонкую и золотую среди мрака, но она уходила не к нему, а куда-то дальше. Он просто видел, что она была, вот и все.
Гилберт неожиданно понял, что покрыт потом с ног до головы, словно его окатили водой из ведра. Облегчение было настолько глубоким, что он с трудом держался на ногах. В Сибилле был огонь, она действительно носила драконье дитя – да, окучивая Гилберта, она могла спать с каким-то другим драконом, но Сомерсет был для нее куском полакомее. Должно быть, Гилберт изменился в лице, потому что Сибилла торжествующе вскинула голову и припечатала:
– Ты чувствуешь. Ты чувствуешь его, Гил, и не говори мне, что это не так. Не смей мне лгать.
– Клайв, помогите фрин Бувье найти выход, – прозвучал в гостиной новый голос. Джемма уже успела привести себя в порядок, надеть то платье в котором вчера была в церкви, и Гилберт смотрел на нее и видел настоящую хозяйку своего дома. Единственную настоящую женщину в своей жизни. От нее тоже шел свет, и Сибилла вдруг осеклась, сделала шаг назад.
– Как ты будешь жить, зная, что он бросил своего ребенка? – спросила Сибилла, глядя в глаза Джемме, и ее взгляд был похож на пощечину. Гилберт машинально отметил, что зазвонил телефон – кто бы это в такую рань? Клайв ответил на звонок.
– Поищите его отца в другом месте, фрин Бувье, – посоветовала Джемма, и в ней вдруг показалось что-то от Андреа Сальцхоффа – твердое, непробиваемое. – Всего доброго.
Появились слуги – Сибилла обернулась на них, поняла, что еще немного, и ее отсюда выволокут за волосы, и негромко, но отчетливо проговорила:
– Однажды он и тебя выбросит из своей жизни. Однажды ты будешь чувствовать то же, что и я.
Больше она не сказала ничего – покинула дом, и эхо ее шагов отдалось от чердака до подвала. Клайв испуганно прижал телефонную трубку к груди и произнес:
– Фро Сомерсет… Только что позвонили: фро Эттиннер покончил с собой. Обратился, поджег свой дом и бросился в огонь с неба.
***
Горело знатно.
От старинного особняка семьи Эттиннер в Приречном районе столицы сейчас остались лишь развалины. Казалось, дом разбомбили; огромная туша яшера лежала там, где раньше была гостиная. Черные остатки крыльев, раскинувшихся над пеплом, укутывали бывший дом, словно саван.
Восемь пожарных машин сделали все, что могли, чтобы огонь не перекинулся на другие здания на улице. Сейчас пожарные сворачивали шланги и готовились уезжать: в дело вступали следователи, но им практически нечего было изучать.
– И мы ведем прямой репортаж от дома бывшего министра финансов фро Уинфреда Эттинера, – корреспондент старался говорить со строгим сочувствием в голосе, но в его глазах так и прыгали бесенята. – По словам очевидцев фро Эттинер рано утром разбудил слуг и приказал им выйти из дома. После этого он обратился, несколько раз дохнул пламенем на свой дом и бросился в огонь с неба.
Очевидцы самоубийства старого дракона, слуги в исподнем, которых Уинфред поднял с кровати, стояли чуть поодаль. Оператор перевел камеру на них, и Гилберт подумал, что вся жизнь это шоу, а смерть сам бог велел показать по телевизору. Он смотрел на обугленные останки Эттиннера, на белые дуги костей, что проступали из гари, и сомневался, что когда-нибудь сможет выйти из машины.
Запах сгоревшего мяса был отвратителен. Он выворачивал наизнанку не желудок – саму душу.
Если бы не Джемма, которая сидела рядом и держала Гилберта за руку, он бы заплакал. Смерть старого дракона показала ему, что и он тоже смертен. Это он сейчас мог бы лежать на развалинах своего дома грудой сожженной плоти.
– Драконы не убивают себя, – едва слышно произнес Гилберт, и ему внезапно подумалось: шикарный инфоповод. Никто сейчас и не вспомнит о нашей свадьбе. Спасибо, фро Эттиннер. – Я не знаю, что должно было случиться, чтобы он поступил так.
Джемма понимающе кивнула. Ей не за что было любить старика, но она сочувствовала Гилберту.
– Вы дружили, – сказала она. Гилберт горько усмехнулся.
– Дружили. Знаешь, на что это сейчас похоже? На архаическое жертвоприношение. Когда люди еще лазали по деревьям, драконы обязательно убивали кого-то из своих на свадьбах. Обычно старика или больного ребенка. Якобы так семейная жизнь будет крепче.
Ужасно, правда? Драконы отказались от этого обычая в Темные годы чумы, но сейчас вот Эттинер почему-то о нем вспомнил. И бросился в огонь, чтобы так почтить их с Джеммой свадьбу. Гилберту захотелось рассмеяться, но он лишь поднес руку к глазам – выступили слезы. Джемма погладила его по плечу.
