– Если хочешь, давай уедем отсюда, – сказала она. – Мы уже ничем ему не поможем.
– Я не верю, что он убил себя, – произнес Гилберт. Высоко-высоко он увидел золотые искры – летели дети и внуки старого ящера, которых он вчера отправил из города. – Его заставили это сделать… так же, как заставили меня в тот вечер.
Он не договорил, сгусток тошноты шевельнулся во рту. Дальше оставаться здесь было незачем. Корреспондент по-прежнему вел прямой эфир, рассказывая о том, сколько благ принес королевству старый Эттиннер на посту министра финансов. Следователи лазали по обгорелым развалинам.
– Кто может так поступить с драконом? – спросила Джемма. Она сидела рядом, напряженная и прямая, натянутая струна. – Драконоборец? Да. Но спина у Андреа чистая, ты сам видел.
Андреа, подумал Гилберт, выводя автомобиль из парковочного кармана на улицу. Андреа, ну конечно. Сальцхофф был обычным человеком, пусть фанатичным и наглым, пусть без краев и берегов, но он никогда не заставил бы дракона покончить с собой.
По спине кто-то вел ледяным пальцем. Если есть сила, способная расправляться с драконами, венцом природы, то сколько осталось самому Гилберту? Что, если сегодня вечером он выведет слуг из дома, а потом убьет себя, как и папаша Уинфред, не в силах сопротивляться чужой властной воле?
– Кому вообще это выгодно? – продолжала размышлять Джемма, и Гилберт посмотрел на нее с благодарностью. Если бы ее здесь не было, если бы она не поддерживала его каждым взглядом, каждым движением, то отчаяние сделалось бы беспросветным. – Если это преднамеренное убийство? У него были враги?
Гилберт усмехнулся. Они выехали из Приречного на Большой проспект – справа мелькнули пестрые крыши Нижнего города, и Гилберт невольно подумал, что у людей сегодня праздник. Смерть старого дракона обрадует их сильнее наступления нового года. Да и Андреа Сальцхофф будет доволен.
Он смирил свою ненависть, потому что ему это было выгодно. Но смирить – не значит отказаться.
– Ты сможешь сделать для меня одну вещь? – ответил Гилберт вопросом на вопрос.
– Какую?
– По твоей работе, – на тротуаре сидела стайка детей: в руках одного из них был бумажный дракон, и мальчишки чиркали спичками, пытаясь его поджечь. Гилберт брезгливо отвернулся. Да, люди уже веселятся – так же будут веселиться и радоваться, если и он умрет. – Ты ведь сегодня встречаешься с Сальцхоффом?
Джемма кивнула – кажется, она поняла, о чем именно Гилберт собирался попросить, и ей это не нравилось.
– Да. Я на него работаю.
Протянув руку, Гилберт вынул из бардачка крохотный, тщательно запечатанный пузырек, протянул Джемме – она не взяла. Посмотрела на Гилберта так, словно он предлагал ей стать убийцей и протягивал оружие.
В каком-то смысле так и было.
– Добавь ему три капли в кофе, это проявит защитную магию, если она на нем есть. Ничего страшного, у него просто вспыхнет рубашка, когда метка проявится, – объяснил он. – Уинфред не стал бы убивать себя, значит, его заставили. Сейчас, после его смерти, я не верю, что Сальцхофф играет на нашей стороне.
Джемма нахмурилась. В глазах сверкнул гнев.
– Он просто тебе не нравится. И ты обвиняешь его во всех грехах. Что если это, например, Шелл?
Вот, значит, как. Теперь она защищает Северного Ястреба, ну конечно. В Гилберте шевельнулись досада и злость – он осадил их. Это ведь была Джемма. Его Джемма, его жена.
– Это не яд, – вздохнул Гилберт, не отвечая на ее вопрос. – Это просто проявит его суть, если он драконоборец и вчера все-таки как-то сумел замаскировать свою метку.
– Вот как. Ну хорошо, что это просто зелье, – Джемма бросила пузырек в сумочку. – Хорошо, что ты не кладешь меня в его постель, чтобы я лично рассмотрела метку.
Гилберт неожиданно ощутил чужие призрачные пальцы у себя на голове. Кто-то брал шахматную фигурку и переставлял на поле – это было так жутко, что он с трудом удержал вскрик.
– Кто-то приказал Уинфреду умереть, – произнес Гилберт. – Кто-то манипулирует нами, тобой и мной. Прямо сейчас, я это чувствую. Ты говоришь, кому это выгодно?
Лицо Джеммы дрогнуло, словно она с трудом сдерживала слезы.
– Давай выясним это, – выдохнул Гилберт. – Сегодня, пока мы еще можем.
***
Джемма поднялась на третий этаж, не чувствуя под собой ступенек.
Когда она проснулась утром, то поняла: “Я самая счастливая на свете”. Мир – бескрайний, белый, розовый и золотой – плыл, неся ее на волнах. В мире не было ни тревог, ни боли – только они с Гилбертом, только их любовь. Это было чудо – ты даже мечтать о нем перестал, а оно сбылось.
Потом пришла Сибилла. Джемма верила Гилберту, но он изменился в лице, когда над головой певицы мелькнула искра. Она не дракон, значит, носит драконье дитя – с тем цинизмом, к которому Джемма привыкла в доме мужа, она подумала: ну и что, мало ли, что было до меня, в конце концов, теперь я законная жена, фра Сомерсет. Остальные могут убираться.
Но легче от этого не становилось.
Когда они приехали к дому Эттиннера, то увидев мертвого, наполовину обгоревшего ящера, Джемма ощутила отвратительный липкий ужас. Что должно было случиться, какая неведомая сила помрачила его рассудок, если старик вот так бросился в пламя? Разрушил свой дом, разорвал свою жизнь? Но рядом с ужасом шло торжество – Джемма смотрела на мертвеца, рядом с которым возились полицейские и врачи, восторг переполнял ее, и вот от этого ей стало по-настоящему страшно.
– Да, сегодня после встречи, – услышала она голос Андреа, подходя к открытой двери офиса. – Да, разумеется, я слышал об этом.
О чем он слышал, о смерти бывшего министра или о свадьбе Джеммы? Ее начало знобить: о свадьбе придется рассказать человеку, который вчера целовал ее в саду – так опаляюще, так искренне, словно вся его жизнь сейчас лежала у Джеммы на ладонях.
Она вошла в офис, прошла к своему столу, стараясь сохранять невозмутимый вид. Присев на подоконник, Андреа говорил по телефону – увидев Джемму, он кивнул ей и выглядел вроде бы спокойно и дружелюбно, но сейчас Джемма отчетливо видела: это маска.
Сбрось ее – и останется только пепел.
Ей вдруг захотелось выбежать из офиса и спуститься вниз. Возможно, Гилберт еще не уехал – Джемма сама не знала, откуда взялся этот страх. Он поднимался из ее души ледяными волнами, он был беспричинным и оттого сокрушающим. Она села за стол, открыла ежедневник: сегодня предстояло много работы, и выступление Андреа перед теми людьми, которые вчера заставили столицу остановиться и замереть, было лишь одним из бесчисленных дел.
– Джейм.
Когда Андреа дотронулся до ее плеча, Джемма едва не подпрыгнула. “Спокойно, – сказала она себе. – Спокойно, он не убьет тебя и не съест”. Вспомнилось, как они танцевали в клубе под беспечную песенку “Пацанов”, как потом Андреа привез ее в “Мяту” и не остался.
“Кто-то манипулирует нами прямо сейчас”, – у внутреннего голоса были интонации Гилберта. В Джемме ожило то чувство, которое всегда вело ее, когда она писала статьи Макса Брайта.
Стремление к справедливости. Желание найти правду.
Это было тем, что позволяло ей жить и идти дальше.
– Привет, – откликнулась она. Показала листок с разрешением, который вечером положила на стол помощница. – Нам согласовали выступление в филармонии Гарна в три часа.
Андреа усмехнулся. Старинное здание филармонии было почти на окраине города, оно балансировало на грани прихода в негодность, и загнать туда Андреа было прекрасным решением столичной управы: кто поедет на задворки столицы в разгар рабочего дня?
– Прекрасный пример того, как можно дать и не дать, – сказал Андреа, и Джемма вдруг подумала, что это звучит двусмысленно. – Это правда, что Эттинер сам сложил свой погребальный костер?
Вчера Гилберт говорил со старым ящером, и тот не собирался умирать. Его заставили – сейчас Джемма в этом не сомневалась.
– Правда, – ответила она. Андреа дотронулся до ее волос, пропустил прядку между пальцами – прикосновение было нежным, почти любовным, и Джемма сказала себе: “Гилберт”, но за именем не было ничего. Просто набор звуков. – Я была у его дома, он… поджег дом, а потом рухнул в огонь.
