— Да что ты? — Малфой вспыхивает.
Гермиона заминается.
Она имела в виду не это. Прозвучало действительно неправильно.
— Это всё и так имеет смысл, — поспешно поправляет она себя, но всё же прибавляет: — Однако ты мог бы и сказать мне про разговор Волдеморта с Люциусом. Это помогло бы нам лучше планировать дальнейшие шаги.
— Это было бы по правилам, — вдруг, чуть поменяв голос, чтобы изобразить её, дразнит Малфой. По его лицу скользит жестокая ухмылка. — Иногда я забываю, какая ты, Грейнджер, а потом поражаюсь каждый раз как в первый. Ты пытаешься делать всё по каким-то нелепыми правилам. Но мир не такой, мир нельзя описать одним сводом законов.
— Я знаю, но соблюдать правила — это единственное, что мы можем, чтобы поддерживать баланс, — раздражённо отрезает она.
Малфой вновь закатывает глаза.
— Единственное, что мы можем, — это аккуратно выбирать, какие правила нарушать.
Гермиона сверлит Малфоя тяжёлым взглядом и долго молчит, обдумывая его слова.
— Ты сам знаешь, Малфой, что иногда я нарушаю правила, — наконец неспешно произносит она. — Я просто не считаю это базово правильным.
На его лице мелькает удивлённое выражение, которое быстро сменяется нахальной усмешкой.
— О да, Грейнджер, — с каким-то извращённым удовлетворением подтверждает он, — ты хитрее, чем сама себе признаешься. Кто-то назвал бы это лицемерием, но не я, — движением руки он заставляет её не спорить и продолжает: — Ты сама решаешь, какие правила удобны, а какие нет, и делаешь всё вопреки мыслимому и немыслимому, но продолжаешь прикрываться добродетелью и всеми этими идеалами первокурсницы. За всё хорошее против всего плохого, не так ли?
— Это не такой уж плохой взгляд на мир, — несколько смущённо бормочет Гермиона. — Лучше верить в добро, чем не верить ни во что.
Но Малфой не пропускает укол в свою сторону:
— Я верю в себя. В себя и своих близких. Но это слишком эгоистично для тебя, не так ли? Позволь спросить, если твой обожаемый Поттер или Уизли — любой из Уизли — будут при смерти, а ты сможешь им помочь, но ценой, допустим, чьей-нибудь жизни, то что ты сделаешь? Что выберешь?
— Я… Я не… — Гермиона теряется от его напора.
— Это простой вопрос, Грейнджер, — он довольным взглядом наблюдает за её замешательством, а после произносит: — Я точно знаю, что смогу убить за свою мать. Я не хотел бы этого делать и не считаю это правильным, но таков принцип. Я выберу её. Я даже выберу своего отца, хотя не уверен, что это будет взаимно, — его лицо на мгновение омрачается. — Это вопрос личных приоритетов. И тебе когда-нибудь придётся смириться, что иногда просто не бывает хорошего выбора. Невозможно насмерть сражаться за добро.
Когда он заканчивает говорить, Гермиона чувствует себя так, будто весь груз его слов наваливается на её плечи. Она вдруг обессиленно опускает руки и горько шепчет:
— Ты думаешь, я этого не знаю?
Она живёт в этих метаниях уже много месяцев.
Гермиона никогда не убивала специально, но она понимает, что люди погибали от её рук.
Она знает, что некоторые члены Ордена не гнушаются непростительными заклинаниями.
Знает, что, когда в одной из их тюрем кончилась сыворотка правды, пленных пытали, чтобы добыть нужную информацию.
Она в курсе происходящего, и хотя мысли об этом вызывают жгучую боль в душе, Гермиона не пытается отстраниться от них. Ей важно оставаться честной себе. Важно сомневаться даже в близких, если они делают сомнительные вещи.
Склонив голову к груди, Гермиона глубоко вздыхает и наконец говорит:
— Послушай, Малфой. Я не верю, что на войне все средства хороши, но понимаю, что иногда действительно приходится отвечать злу его же приёмами, и это… — она вздрагивает, — это ужасно. Я понимаю это, но не хочу принимать. Хочу верить, что когда-нибудь будет иначе, — Гермиона гулко втягивает воздух и вновь поднимает взгляд на Малфоя. Он слушает её с серьезным выражением лица. — Не говори мне, что это наивно.
— Ты сама это сказала.
— Я знаю. Знаю, что наивно, — упрямо повторяет она и поясняет: — Если желаешь победы добра, значит, уже есть какое-то сражение. Есть борьба. И бороться необходимо, мы должны делать всё, что можем. В том числе сообщать всю информацию, — Гермиона сверкает на него глазами. — Просто нужно соблюдать грань, не опускаясь до зла, с которым ты воюешь, — она разводит руками в воздухе, подчёркивая каждое слово, будто бы так сказанное имеет больше силы. — Суть в балансе. То, что ты сражаешься, ещё не делает тебя злом, но удержаться на грани, правда, непросто. Но необходимо.
Малфой задумчиво смотрит на неё и вдруг слегка усмехается:
— Смысл не в том, чтобы просто победить большого и страшного дракона.
Гермиона размышляет одно мгновение и кивает:
— Смысл в том, чтобы победить дракона, не став драконом.
========== 8. Восьмая глава ==========
Удар, грохот, стук, агония…
Неподалёку раздаётся взрыв, и слышатся чьи-то отчаянные крики.
Хотя, возможно, Гермиона додумывает, потому что в ушах стучит слишком сильно, чтобы что-то расслышать по-настоящему. Она не может сконцентрироваться.
Гермиона прижимается лбом к прохладной стене. Кладка неровная, и выступающие края камней врезаются в кожу, но боль не смущает, а даже радует, потому служит напоминанием: Гермиона ещё здесь, она на ногах, она жива.
Невнятный всхлип вырывается изо рта, и она крепко сжимает губы, считает до трёх, а после старается выровнять сбившееся дыхание. Ей нужно взять себя в руки.
Гермиона прислушивается к себе.
Она несколько раз упала на камни со всего размаха, но вроде бы ничего не сломано, лишь ноет правая ступня. На виске то ли царапина, то ли синяк, и ушиблены рёбра, но вся эта боль меркнет перед более страшным ощущением: Гермиона совершенно не чувствует правую руку.
Где-то сбоку одно за другим пускают череду заклинаний, раздаётся чей-то визг и грохот камней. Гермиона вздрагивает.
Как она и говорила, это всё не имело никакого смысла, но всё-таки происходило: сражение было жестоким, а Гермиона даже не до конца понимала, за что конкретно они бились.
Царапая лоб, она закидывает голову и жадно втягивает сухой, пыльный воздух.
У них небольшой отряд, а Пожирателей в разы больше, и они не скупятся на проклятия и убивающие заклинания. Гермиона видела, как Симус Финниган отбивался сразу от четверых, пока ему на помощь не пришла Чжоу Чанг. Гермиона хотела им помочь, но её отбросило взрывом, а когда, откашлявшись, она снова оказалась на ногах, то разглядела лишь чью-то окровавленную конечность, торчавшую из-под камней. Гермиона не стала проверять.
К горлу подкатывает тошнота, когда Гермиона вспоминает, как Майклу Корнеру прямо в спину попало заклинание, из-за которого часть костей мгновенно исчезла, и он обвалился на землю мешком кожи и плоти. Ханна Аббот тоже видела случившееся, но лишь переступила через тело Майкла, посылая одно за другим заклинания в неизвестного Пожирателя, преследовавшего её.
Гермиона не уверена, сколько у них погибших и раненых. Она видела побледневшего Джорджа, который прижимал руку к бедру, откуда сочилась кровь; привалившуюся к стене Пенелопу Кристалл то ли мёртвую, то ли без сознания; Аберфорта Дамблдора, который хромал при каждом шаге, но продолжал отбиваться от Пожирателей.
Они все сражались.
И Гермиона должна была продолжить сражаться.
Но она так устала…
Гермиона устала от войны, устала от неопределённости, устала терять друзей, устала видеть мучения близких. Слёзы подступают к глазам.
Гермиона перебирает в голове все моменты битвы, стараясь решить, что делать дальше. Именно в этот момент она вдруг чувствует, как бедро обжигает. В кармане заметно нагревается галлеон.
Крепче стиснув палочку, Гермиона вновь вжимается лбом в стену. Мерлин, она не может аппарировать туда прямо сейчас!
Но надо признать: сражаться она тоже не способна.
Гермиона размышляет долгое мгновение. Она думает о тех, кто навсегда повержен. О тех, кому она могла бы помочь, если останется. О тех, чьи жизни так же важны, как и её, но сегодня оборвутся. Она думает, думает, думает, чувствуя, как нарастает боль в голове и в груди. А после раздражённо бьёт ногой в стену и, сжав палочку, аппарирует.
