когда была ребенком, и я жду, что он драматично развернется с раскинутыми руками, как будто они вытягиваются наружу, и ударится лицом о кровать. Вместо этого он бросает на меня косой взгляд, глаза его полны раздражения.
— Но она такая… красивая. И я возбужден.
Губы растянуты в улыбке, Агата проводит кончиком пальца по его щеке.
— Я никогда не говорила, что ты не можешь с ней играть.
Когда оба взгляда устремляются на меня, мое сердце замирает, и я задираю платье повыше. Я отступаю к стене и, как загнанный в угол зверь, ищу свое пространство в поисках возможности сбежать.
Охранник делает шаг ко мне.
Ремус протягивает руку, его улыбка такая же скользкая и фальшивая, как и тон его голоса, когда он говорит:
— Иди сюда, Голубка.
Мышцы напрягаются от желания убежать, а руки сжимаются в крепкие кулаки по бокам, я качаю головой. До того, как я ударила священника по голове, я никогда не била человека, кроме своего отца, и только в игре. Я никогда в жизни не ввязывалась в физическую драку до того, как меня вышвырнули из Шолена, хотя у меня была изрядная доля жарких словесных дебатов. Я могу быть острой на язык, но мне не сравниться с таким безжалостным человеком, как Ремус.
Словно воодушевленный моим вызовом, Ремус расплывается в широкой улыбке и кивает охраннику позади меня. К тому времени, как я обращаю на него свое внимание, он уже замахивается кулаком на мое лицо, и хруст костяшек его пальцев по моей челюсти вызывает вспышку боли в висках. Я отшатываюсь назад, и стена врезается мне в позвоночник, в то время как перед глазами плывут круги. Когда размытый мир, наконец, обретает четкость, передо мной на корточках стоит Ремус.
— Твое неповиновение — музыка для моих ушей. Чем больше ты сопротивляешься, тем быстрее я причиняю тебе боль.
Больше всего на свете я хочу услышать хруст хряща в его носу, когда я пну его прямо в лицо.
Слезы застилают мне глаза, когда я смотрю на него в ответ, тупая боль от удара служит напоминанием о том, что не следует поддаваться своим побуждениям.
Он протягивает мне руку, и когда я не принимаю ее сразу, он поднимает взгляд на охранника, стоящего над нами, который наклоняется вперед.
Я протягиваю руку, прежде чем мне придется нанести еще один удар, и когда Ремус переплетает свои костлявые пальцы с моими, он отмахивается от охраны.
С самого детства у меня всегда был план на свою жизнь. Я всегда знала, чего хочу от этого мира.
Пока я ковыляю за Ремусом, который ведет меня к странному наклонному кресту на другой стороне комнаты, все планы на мое будущее сводятся к одной-единственной цели: выжить.
Что бы ни случилось со мной. Что они делают с моим телом. Что они принимают для своего удовольствия. Я должна выжить. Ради себя и Уилла.
Запертым в камере, у него нет шансов на побег, что оставляет мне его единственный выход.
Я слишком долго оберегала свою добродетель, и в конце пути я все еще цепляюсь за нее. И что произойдет, если я это сделаю?
Если я буду сражаться с Ремусом, я могу умереть. Мой лучший друг может умереть.
Своей мягкой, худой рукой Ремус направляет меня к набору инструментов, которые висят на стене рядом с крестом.
— Как джентльмен, я позволяю тебе выбирать, — говорит он, проводя костяшками пальцев по свисающим косичкам каждого хлыста.
Меня никогда раньше так сильно не шлепали, даже в детстве, когда я делала что-то не так. Я понятия не имею, как эти предметы могут ощущаться на моей плоти.
Пока моя голова пытается освободиться от всего этого, Ремус выжидающе наклоняет голову.
— Или я могу выбрать, если ты предпочитаешь.
— Подожди. Слишком тонкий может порвать кожу. Слишком толстый, несомненно, причинит еще большую боль. Я выбираю хлыст, который, похоже, нанесет наименьший урон, и опускаю голову, указывая на него.
— Отличный выбор. Взяв мою руку в свою, Ремус ведет меня к кресту, где срывает с меня платье.
Внезапно я чувствую себя уязвимой и холодной, маленькой и немощной. Слабость в коленях умоляет меня рухнуть, а слезы застилают глаза, когда я стою перед предметом, теперь понимая его назначение.
Ремус и Агата заковывают мои запястья и лодыжки в наручники, которые прикреплены к металлическим петлям, вбитым в дерево.
Неумолимый объект не двигается, когда я дрожу рядом с ним, прижимаясь лбом к моей вытянутой руке. Каждая интимная часть меня выставлена на всеобщее обозрение для его гротескного удовольствия. В наступившей тишине я пытаюсь представить жжение на своей коже. Ожог от преследования. Синяки от маленьких кожаных узелков на конце каждой косы. Однажды я видела, как цыгана публично выпороли, после того как он вломился в дом за едой. Толпа ликовала, но все, что я могла сделать, это оплакивать этого человека и ужасные раны, оставленные на его спине.
Теплое, дрожащее дыхание касается моего плеча в то же время, как мягкие когтистые пальцы Ремуса скользят по моим бедрам.
— Ты — изысканное полотно, — шепчет он.
— Кремово-белая кожа.
Безупречно. Он сжимает ягодицы моей задницы и стонет.
Звук вызывает холодную щекотку тошноты в моей груди, и я морщусь от влажного пара его дыхания, который задерживается, когда он отходит.
Голос матушки Чилсон эхом отдается в моей голове.
Скоро все закончится.
Я зажмуриваю глаза, пальцы вцепляются в металлические петли.
Секунды тикают, отсчитывая время до того момента, когда я, наконец, расколюсь.
В оглушительной тишине раздается свист кожи, рассекающей воздух.
Сильный шлепок вызывает всплеск покалывающего онемения, прежде чем огненная полоса лижет мою плоть. Я вскрикиваю, костяшки пальцев горят от моей хватки за петли. Слезы текут из уголков моих глаз, все еще крепко зажмуренных.
Ремус снова стонет.
Еще один свист, еще один треск.
У меня вырывается непроизвольный крик, жжение от первого удара затухает под агонией второго. Каждый мускул дрожит, напряженный и ожидающий третьего.
Это происходит снова, на этот раз у меня на заднице, и я сжимаю губы, сдерживая крик, который молит об освобождении.
Я не доставлю ему такого удовольствия.
Новые удары.
Моя грудь сжимается от каждого крика, который я отказываюсь отпускать.
Я думаю о своей матери и брате, о том, как сильно я скучаю по ним и нашей простой жизни в Шолене. Как все усложнилось, когда я повзрослела для того, чтобы стать дочерью. Я жажду вернуться в те дни, когда мы играли на открытых полях, где мы были в безопасности.
Удары наносятся сильнее, как будто он сердится, и слой тепла прилипает к моей коже, как стена боли по спине и ягодицам. Еще один удар приходится на
