Но Аршада сейчас не остановил бы и весь верховный совет вместе взятый. Джинну сорвало плотину терпения, которая и так трещала последние месяцы, когда я стала попадаться ему на глаза. Сначала случайно, потом все чаще сам давал мне поручения… А когда сбежала — подписала себе приговор, ведь я осмелилась поставить его авторитет под удар. А это — верная смерть. Только вряд ли спокойная, как мне мечталось теперь. И почему я не покончила с собой, когда поняла, что попалась? Идиотская надежда и жажда жизни! Умирать в восемнадцать совсем не хотелось…
Аршад влетел со мной в распахнутые двери какой-то комнаты, по периметру которой тут же вспыхнули ядовитые изумруды.
— Аршад! — ворвался следом Советник, и тут Джинн обернулся так резко, что я ударилась в его грудь. Он сурово раздул ноздри и тяжело задышал, сверкая глазами. — Аршад, не трогай ее, позволь увести и наказать, как подобает…
— Наказывать ее буду я, — свирепо прорычал мужчина.
Он пугал меня, а находиться с ним здесь, где так душно и темно, и единственный свет — он, казалось самым жутким наказанием. Но я и рта не могла раскрыть.
Аль-Рейн меня всегда жалел. Девочку, однажды очнувшуюся во дворце Джинна и не помнившую ничего из прошлой жизни, он взял под свое покровительство. С другими послушницами — шадирами — я училась в школе, исполняла обязанности и… не могла найти себе места. Чувствовала себя диким зверем в цирке. Сбегала сначала просто с уроков, а потом умудрилась удрать и из дворца.
Когда наши с Правителем взгляды впервые встретились, меня будто опалило огнем, и я поняла — мои дни сочтены. Что-то было в Аршаде такое, что впилось в душу сотней искр, больно жаля. Я использовала все знания и наблюдения, собранные за десять лет жизни в школе, чтобы вырваться.
Только от Джинна не сбежишь…
* * *
— Майрин, — чуткие пальцы зарылись в волосы, вырывая из воспоминаний, — я хочу, чтобы ты привыкала быть моей, и чтобы привыкали другие.
Его голос с усталой хрипотцой привычно царапнул солнечное сплетение, и сердце пропустило удар.
— Они с ума сойдут, — растерянно покачала головой. — Не боишься несогласия?
— Пусть попробуют, — усмехнулся опасно.
— Рискуешь, — прищурилась с сомнением.
Переубеждать его бесполезно. Хотя переубедить я надеялась не его — себя. С самого начала меня учили смирению, но чем больше гнули, тем больше я сопротивлялась. С кожи не сходили следы от плетей… И лишь, когда Аршад забрал к себе, следы затянулись, но не до конца. Они остались в душе, поэтому снаружи их не излечить. Джинн касался рубцов ночами, думая, что я сплю, скользил пальцами по ним, будто читая… Мне казалось, что его забота — попытка заглушить чувство вины за все, что сделали со мной. Но я никогда не спрашивала его об этом. Душевная боль Джинна оставляла меня равнодушной.
— Майрин, я сам разберусь. — Он подхватил меня на руки, укутал в мягкий халат и отнес в спальню.
Невесомые тюли колыхались от легкого ветерка, врывавшегося в окна ароматами жасмина и розы, в саду тихо пели птицы и журчал фонтан. Аршад уселся у меня в ногах, намереваясь закончить начатое, и принялся массировать стопы с пряными маслами.
— Зачем ты это делаешь? — растеклась я по подушкам.
Иногда казалось, что Джинна можно не бояться, только это обманчивое впечатление. Его взгляд не поддавался пониманию. В его глазах сгущалась такая древняя тьма, что даже при мысли о ней перехватывало дыхание. В такие мгновения я чувствовала себя мелким муравьем на ладони Правителя. Муравьем, которого тот себе завел с неведомой целью.
— Ты — игла, Майрин, — грустно улыбнулся он. — Знаешь, что джинн не может сам вытащить иглу?
— Может. Я проверяла, — пожала плечами и осеклась под его блестящим взглядом.
— Проверяла? — улыбнулся он.
— Я всадила иголку учителю Харисею в зад, когда он обозвал меня «темной»… Он ее вытащил.
Аршад рассмеялся:
— Бестия, — слегка куснул меня за большой палец, и я взвизгнула, дернув ногой. — Ты — моя личная игла, сделанная под меня, идеальная, пропитанная сильнейшим ядом… — Он говорил, а я чувствовала прилив необузданного страха. В такие моменты мой внутренний глубоко загнанный зверь поднимал морду и отвечал Джинну таким же взглядом. — Мне никуда от тебя не деться, дикая моя, — он напоследок нежно огладил кожу и поднялся с кровати. — Сейчас принесу ужин.
Я смотрела в его спину и не могла отвести глаз. Самые жуткие воспоминания поднимались со дна души, подступая к горлу, сдавливая сердце тисками.
— Майрин, ужин, — жесткий голос вынудил вздрогнуть. — Что такое?
— Я надеялась, что ты меня отпустишь… — прошептала одними губами.
Аршад опустился рядом.
— Я сделал недостаточно?..
Он ничего не сделал в самый страшный для меня момент.
— Ты никогда не говоришь, откуда я взялась, — вздернула упрямо подбородок. — Сказал, что долго искал меня, но никаких подробностей…
— Зачем они тебе? Главное — ты здесь, со мной, моя… Иди сюда и поешь.
— Мне нужно знать! — стукнула кулаком по постели.
Он вперил в меня горящие глаза:
— Я не хочу продолжать этот разговор, — прорычал злобно. — Кому бы еще Правитель позволил все то, что я позволил тебе? Я дал все, о чем просила! Твоя жизнь — восточная сказка, девочка моя неблагодарная, — уголки его губ дрогнули. — Все еще хочешь на свободу? — Я сглотнула, а он обошел кровать и опустился рядом: — Нет в нашем мире свободы, Майрин, — обхватил за шею, притягивая к себе. — Даже Повелители здесь — всего лишь рабы. А я предлагаю защиту, покровительство, спокойствие… — его взгляд дрогнул, — и свое сердце.
Лицо мужчины застыло напряженной маской, слова дались ему тяжело. Он выпустил меня и, отстранившись, вышел из спальни в сад.
2
Я шел смутно знакомыми коридорами, слушая эхо своих собственных шагов, и те заменяли удары сердца. Тишина вокруг повисла такая, будто все вымерли. В дальнем коридоре несколько раз мигнул свет, и кто-то из женщин не выдержал:
— Зул Вальдемарович!
Я вздрогнул и замер посреди коридора. Да, кажется, меня когда-то так звали… Опустил взгляд на туфли, осмотрел костюм. Именно так я выглядел в тот день…
— Костя! — подал голос кто-то еще. — Костя, Зул вернулся!
Институт ожил. Вернее, то, что от него осталось. Грянули со всех сторон голоса сотрудников, замелькали, как в калейдоскопе, лица… Измученные, помятые, с потухшими глазами. Когда ко мне приблизился Костя, в мозг будто раскаленным прутом засадили, и ноги подкосились. Память возвращалась мощными толчками, накрывала, душила… Я рычал, стиснув зубы, и царапал пальцами щербатый пол, пока не содрал ногти в кровь.
— Зул Вальдемарович, — подхватили меня под руку. — Таня, воды!
Десять лет прошло с того момента, как ко мне приходил Джинн. Но это лишь по земным меркам. А по тем — другим — даже и предположить сложно. Под пальцами шел трещинами бетон, заполняясь жидким огнем…
Два осколка скорлупы на столе — все, что осталось…
И бессилие.
— Господи… Господи, — по привычке кто-то стенал рядом.
Да уж… знали бы они, как близко я видел его и как далек тот от персоны, которую стоит просто так упоминать. Ведь правильно рекомендуют не поминать всуе… В груди вдруг заскребло, и с губ сорвался смешок:
— Совсем от рук отбились, — прохрипел и выхватил у кого-то стакан с водой, глотнул и поморщился, — Костя, настойки бы…
— Сейчас, Зул, — обрадовался тот. — Делал по привычке, запас теперь большой!
— Только мечта о глотке и держала…
Вокруг разом скорбно утихли.
— Зул Вальдемарович, как вы? — рядом опустилась Таня — главрук потусторонников. — Как вы выдержали?
— А я и не выдержал, — горько усмехнулся.
— А выглядите отлично, — улыбнулась она.
Да, стоило Джинну разбить яйцо, и внешность изменилась так, будто и не было столетий «холодной» войны. Яйцо — моя персональная «жизнь», которая все ждала своего часа, чтобы ее выпустили, позволили ей быть. Что там — я только догадывался. Тот, которого не стоит поминать всуе, вручил этот подарок давно со словами: «Когда устанешь…» Только как я мог себе признаться, что устал?
