— А ты думаешь, что наша с тобой встреча была записана где-то в Хрониках Акаши? Выгравирована на Небесных Скрижалях? — хмыкнула тогда Лайона.
— Время покажет, девочка. Время все расставит по своим местам. А пока — учись. Мой энергетический уровень сейчас всего на четверть выше среднего человеческого, и уже никогда не станет больше. Но моих знаний и моей силы хватит для того, чтобы вырастить из тебя Мастера. Конечно, это не быстро. Это — долгие годы работы. Но — заметила ты это или нет — за восемь месяцев ты добилась отличных результатов! Сумела выстроить хорошую, прочную энергетическую структуру, научилась чувствовать потоки энергии Гун Чи в своем эфирном теле и даже начала понемногу управлять ей. Но тебе еще предстоит взрастить Кристалл своей Души. У тебя впереди еще много кропотливой работы.
Мастер рассказал Лайоне, что когда-то на Терре — планете-прародительнице — были мудрецы. Даосы. Они без всякой аппаратуры сумели распознать и изучить строение тонких тел человека, обнаружили энергетические каналы и чакры, установили связь между здоровьем человека и пятью первоэлементами.
Лекции, которые читал Лайоне Мастер, не казались ей чем-то странным, фантастическим или далеким от реальности. В Мирах Конфедерации, даже в таком отсталом, как родная для Лайоны Левкония, всякий знал, что у каждого человека есть Душа, есть «тонкие тела» и определенный уровень энергетики.
Высший эшелон Власти в Конфедерации — Светочи, Великие Картадели — являлись воплощенными Аватарами, Душами, достигшими вершины развития. Именно они сумели остановить самоуничтожение человечества. Именно они предотвратили межпланетные войны и принесли мир на планеты Конфедерации.
Десять Светочей Конфедерации. Десять столпов современного общества. Десять гарантов мира, стабильности и процветания на всех планетах, кроме Левконии.
«Планета Несогласных». «Планета-тюрьма». «Клоака Вселенной». Как только не называли Левконию… Сюда ссылали «маргиналов» — людей, не способных жить в обществе без войн, без злобы, без агрессии. Сюда отправляли всех, кто готов был в угоду своим амбициям разрушать, уничтожать, идти по головам и подминать под себя всех и все. Попасть на Левконию было сложно: нужно было совершить что-то «из ряда вон», нужно было проявить немалые преступные таланты.
Но тем, кто родился и вырос на Левконии, так же непросто было выбраться с этой планеты. Лайона родилась и выросла здесь, и прекрасно понимала, что вряд ли когда-нибудь взойдет на борт космического лайнера. Вряд ли увидит другие миры Конфедерации. И вряд ли узнает, каково это: просыпаться не под грохот взрывов и не под вой сирен, а под тихий шепот ветра, щебет птиц или морской прибой. Она давно научилась принимать это как данность и не тосковать при мысли о том, что где-то есть совсем другая жизнь — без крови. Без переломанных и израненных тел. Жизнь без войны.
Мастер почти ничего не рассказывал Лайоне о себе и о своем прошлом. Не говорил с ней о других заселенных планетах Конфедерации. Единственным миром, о котором он часто упоминал, была Терра — планета, породившая человечество и человечеством уничтоженная.
Лайоне казалось порой, что Мастер жил на Терре, ходил по ее поверхности, дышал ее воздухом. Он знал историю Терры так, как не знали профессора исторических наук. Он мог часами рассказывать о даосах и буддистах, о древних греках — философах, ученых и ораторах. О древнем Египте и его сакральных знаниях. О шумерах и об иудеях… Лайона слушала рассказы Мастера, пропитанные мудростью тысячелетий и поражалась тому, что знания, полученные людьми несколько тысяч лет назад, были также верны и актуальны и сейчас. И что все эти знания не помогли человечеству сберечь Терру — прекрасную голубую планету…
Да. Пожалуй, если ничего не случится, Лайона проведет свой внеплановый двухнедельный отпуск рядом с Мастером. Он будет рад.
Глава 5
На четвертый день после госпитализации полковника Рида отсоединили от аппаратов диализа: они свое дело сделали. На пятые сутки был запланирован вывод пациента из медикаментозной комы.
Сознание возвращалось к Риду медленно, мучительно и неохотно. В ушах грохотал океанский прибой. Во рту было сухо, как в пустынях Ашера. Жесткий, словно наждачная бумага, язык больно царапал потрескавшиеся губы. Все тело ломило, как после трехдневного марш-броска в полной боевой выкладке. Каждая мышца посылала в мозг болевые импульсы. Молчала только правая нога.
— Моя нога! — полковник дернулся, пытаясь встать, открыл глаза, которые тут же ослепил белый электрический свет. — Мне все-таки отрезали ногу! Мл …иии!!!
Он уронил голову обратно на мягко пружинящую поверхность ортопедической подушки. Отчаяние накатило мутной волной. Он не справился. Подвел. Подвел себя, коллег, начальство. Он больше не сможет воевать. Не сможет обучать и тренировать десантников. Не сможет учить группу мальчишек, осваивавших под его руководством секретные техники бесконтактного боя. Он — калека. Обмылок. Окурок, отлепившийся от губы нетрезвого сантехника. Такой же жалкий и бесполезный.
— Да на месте Ваша нога, господин полковник! Вы ее просто не чувствуете.
Голос, прорвавшийся сквозь гул крови в ушах, прозвучал в его голове скрежетом испорченной магнитолы. Рид даже не мог определить, был голос мужским или женским.
— Почему я не чувствую свою ногу??? Что вы со мной сделали, с…ки?!
— Господин Рид, прекратите кричать и материться! Сейчас я позову доктора.
… И где-то вдалеке: доктор Лайона! Доктор Лайона! Полковник Рид очнулся и ведет себя очень беспокойно!
А еще через несколько мгновений его губ коснулось что-то прохладное. В пересохший рот пролилось несколько капель живительной влаги. Он потянулся губами, захрипел-зашептал: еще! Еще!!!
Но вместо этого что-то прохладное и влажное коснулось его лба… висков… шеи… Стало не так муторно в голове.
— Ну что, господин полковник? Едва проснулись — уже буяните? — прозвучал насмешливый голос.
О! Этот голос он узнал! Снова рванулся, пытаясь сесть в кровати, захрипел:
— Что с моей ногой?! Что вы со мной сделали, а-а?!
— Нога на месте. Даст Бог, полностью восстановится. Если приложите достаточно усилий. А пока вы ее не чувствуете, потому что мы заблокировали нервные узлы, чтобы Вы, полковник, не чувствовали боли и не могли напрячь ни одной мышцы: это сейчас категорически противопоказано.
— Я. Хочу. Увидеть. — Он сжал челюсти, заиграл желваками на скулах.
Зрение прояснилось. Теперь он видел лицо Лайоны, ее бледно-голубой хирургический костюм, висящий на шее фонендоскоп. Увидел и ее кривую улыбку — одним уголком рта. Она развернулась, подкатила к его койке какую-то стойку с монитором, нажала несколько кнопок на пульте:
— Смотрите. Камера направлена на вас. Можете себе улыбнуться (он нахмурился еще больше). Ну, или показать язык, — как ни в чем не бывало, продолжала Лайона. Видите, вы укрыты простыней. Сейчас я приподниму ее — и вы увидите свои ноги.
Лайона склонилась над его койкой, спокойно приподняла дальний край простыни, и он увидел свои пятки. Ступни. Пальцы. Волосатые щиколотки.
— Достаточно. Верю. — Скомандовал остановиться.
Доктор Лайона снова усмехнулась, приподняв в улыбке правый уголок рта, и вернула простынь на место.
— А теперь, господин полковник, прекратите истерику и лежите спокойно. Присаживаться в постели Вам можно будет не ранее завтрашнего дня. А пока постарайтесь восстановить контроль над мышцами рук и левой ноги. Это вам ответственное задание, время выполнения — завтрашнее утро.
Он злобно зыркнул на медичку:
— Раскомандовалась. Да я таких, как ты!.. — он запнулся, не договорил. Понял, что его несет. А кого бы не понесло? После таких-то потрясений…
— Позвольте напомнить, полковник, что я вам не подчиняюсь. Я — капитан медицинской службы, а не ВДВ. И сейчас приказывать буду я и мои коллеги. Впрочем, если хотите, можете перевестись из Центрального Военного госпиталя в какую-нибудь частную клинику. Только имейте ввиду, что таких программ реабилитации для травматологических пациентов, как у нас, нет больше нигде на Левконии.
