на груди, оно же… оно же не касается кожи.
И все равно. Так близко.
- Давно? – спросила я.
- Лет шесть. Учились в консерватории.
Ох, ты ж… Девушка. И что-то нам не заладилось, а медальончик памятью остался? Вот только не говори мне парень, что ее тоже загрызли собаки, а ты не знал?
- Девушка? – все же спросила я. – И что с ней стало?
- Ничего, - он даже немного удивился. – У нас был роман, но потом… мы расстались. Она уехала в Арден, ее пригласили выступать, я сюда, домой. Анна Майер, может быть, вы слышали? В газетах писали недавно… Она пианистка, очень талантлива.
Не уверена, что слышала, я таким не интересуюсь. Но верю.
- Руку покажите, - сказала я.
Он взял ложку в другую руку, а ту – развернул ладонью ко мне. Ничего.
Ладонь на удивление широкая, крепкая, пальцы такие длинные…
Ложку он протянул мне.
- Наверно, если несколько часов в кулаке продержать, - и чуть неловко усмехнулся, - то чесаться начнет.
Это все не то…
- У вас руки дрожат, - сказала я.
- Да, - согласился он. – Это от страха.
- Боитесь?
Глупый вопрос.
- Боюсь, - сказал он. – А если бы вам сказали, что незаметно для себя вы превращаетесь в чудовище и убиваете людей, вы бы не испугались?
Самое удивительное, этот Людвиг не наказания боится и не смерти. Но это, может быть, просто шок. Он не успел это осознать.
- Он оборотень, Говард, - сказала я. Скрывать уж точно не стану. – По крови – оборотень. Но не инициированный. Ни разу не оборачивался, следов нет.
Говард нахмурился, поднял глаза от бумажек.
- То есть, ты хочешь сказать, что это сделал не он?
Я вздохнула.
- Не знаю, - призналась честно. – Может быть, оборот был неполный, поэтому не отразилось. Он не помнит. Или говорит, что не помнит, но скорее не помнит на самом деле. Такое иногда бывает, что сознание отключается, даже какие-то методики лечения есть…
- Ты хочешь его лечить? – Говард усмехнулся.
Я вздохнула тяжело.
- Не знаю… Слушай, это еще не все. Помнишь два года назад «Диких кошечек»? Бордель? Он бывал там, это он помнит. И шлюху, которую, как мы думали, собаки разорвали, помнит тоже. Он был у нее.
- Так-так… - Говард отложил бумаги, сцепил пальцы перед собой. – Значит, все же он? И это тоже? И наверняка еще можно раскопать? А по нему и не скажешь.
- Слушай, - я решительно взяла стул, села напротив. – Я поеду на кладбище, найду могилу этой Матильды, выкопаю и привезу сюда. Пусть опознает и даст показания. Если опознает – можно спокойно закрывать дело, будет однозначный аргумент.
На самом деле, я поняла, что надеюсь – шлюха его не опознает. Скажет, что не он. Что другой. Или правда собаки.
Но такое Говарду не сказать, он меня засмеет.
Он нахмурился еще больше.
- Два года прошло, - сказал с сомнением. – Ты сама говорила, что год максимум, потом сложно.
- Я попытаюсь.
- Хочешь оправдать его?
- Говард!
- А что? – удивился он. – Я бы оправдал при возможности. Меня жена дома загрызет, не хуже оборотня, что я его посадил. У нее ведь его портретик на туалетном столике, она на каждый концерт ходит!
- Что? – вот тут уже удивилась я. Вообще даже сначала не поняла. Какой портретик?
- Да он же скрипач, - сказал Говард. – Знаменитость у нас! У него завтра концерт должен быть. Мы с женой собирались, она поклонница таланта, чтоб его… Не знаю уж, как теперь, может заменят кем или совсем отменят. Но скандал меня дома вечером точно ждет.
- Ох, - сказала я. – Не знала. Как-то не слежу за этим.
- Я бы тоже не следил, но у меня жена… - трагически вздохнул Говард.
Да, у меня-то жены нет, зачем мне. А сама я как-то не из тех, кто на концерты ходит, цветы на сцену кидает и, не приведи темные силы, портретики на туалетном столике держит. У меня и столика-то туалетного нет. Рабочий стол есть только, и кухонный… Но не важно.
- Кстати, - сказал Говард, - соседи говорят, что парень прибежал почти сразу, вслед за матерью, но вот между воем и криками, и тем, как он прибежал, времени переодеться почти не было. А он точно в чистой отглаженной одежде прибежал. Хотя, может, успел, кто знает… Вот еще, заметил… мать его интересно себя ведет. С одной стороны, она все выгораживать пытается, рассказывать о том, какой он тихий и талантливый, и что он точно убить никого не мог. А с другой стороны, она так говорит все это, словно люто презирает сына. Именно презирает. Не пойму. Но это точно к делу никак не привяжешь, просто наблюдение. Ведь любая другая бы гордилась? Как думаешь?
- Наверно, гордилась бы, - сказала я. – Если он действительно знаменитость, то гордилась бы. Но с родителями всегда сложно. Кто знает, что там у них?
- Да… - Говард со вздохом потер коленку. – И не говори. А ты это… На кладбище поезжай. Я тебе Вебера дам в помощь, пусть покопает, он крепкий. Расскажешь потом, как прошло.
* * *
Покойница двухлетней давности выглядела, прямо скажем, отвратительно. Гроб был простой, дешевый, от мэрии, поэтому гниение плоти мало что сдерживало. Собственно плоти на костях почти не осталось, одни ошметки.
Такое поднять будет нелегко. Я смотрела на нее и пыталась понять, ради чего вязалась в это? Ведь точно не мое дело. Ради стремления к справедливости? У меня его сроду не было. Свою работу сделала, и молодец, дальше пусть Говард со своими ребятами возится. А тут…
Ладно. Будем считать, что проснулось стремление.
Я приготовила все, предварительное укрепляющее заклинание навела, а то еще рассыплются кости от моих усилий.
Людвига Вебер привел, когда уже все готово было. Руки в наручниках за спиной, словно опасный преступник, словно того и гляди бросится. Хотя… кто его знает? Вдруг и правда он. Обернулся, загрыз…
- Господин Лаубе, - сказала я, - это Матильда из «Диких кошечек». Я сейчас постараюсь ее поднять, и тогда она, может быть, расскажет нам о том, кто ее убил.
