нет.
– Значит, за казенный счет похоронят.
Я промолчала. Двое, что шли рядом, взяли меня под локти, будто не были уверены, что увещевания плешивого подействовали.
– Пустите, – буркнула я. – Не побегу.
Не помогло. Так, под белы руки, меня протащили по городу до самого дворца правосудия. Не знаю, правда ли каждый встречный глазел мне вслед, но казалось, именно так. Нужно было бы обдумать, как буду выкручиваться, а у меня в голове не осталось ни одной мысли, все вытеснил стыд. Все силы уходили на то, чтобы не расплакаться. Я же ни в чем не виновата, а меня волокут под конвоем, как преступницу!
Дворец правосудия считался шедевром архитектуры: колонны, лепной портик, белый мрамор фасада, символизирующий чистоту правого дела, гранитная лестница к парадному входу. Я парадной лестницы не удостоилась. Все так же под руки меня провели в неприметную дверь в торце здания. Дальше – сквозь коридор, выкрашенный в зеленый оттенок, на задний двор, где, скрытая дворцом, стояла следственная тюрьма.
Когда стена из красного кирпича заслонила солнце, я сглотнула ком в горле. Выйти-то я отсюда выйду, да только вряд ли на свободу, скорее – в пересыльную тюрьму и потом на каторгу. Какая-то часть меня твердила, что отчаиваться рано, что я невиновна, нужно только подумать, найти правильные слова и убедить судью. Другая злобно хихикала над первой. Чьим словам скорее поверят – барона или простолюдинки? А если Бенедикт нашел и подкупил студентов, готовых лжесвидетельствовать в его пользу?
Кто вступится за меня? Оливия? Но даже если она и захочет – не сможет не покривив душой заявить, будто не отходила от меня весь вечер. Родерик? Его вообще не было на том балу. Близнецы? Они заводили новые знакомства. Зато им придется рассказать, как они волокли меня пьяную домой – и после этого ни одному моему слову не поверят. Скажут, даже если и не вру, просто не помню с перепоя, что натворила. Разве редко в пьяном угаре дерутся или убивают?
Меня провели еще по одному коридору, когда-то беленому, а теперь серому, в комнатушку с зарешеченным окном, таким грязным, что солнечный день по ту сторону казался сумерками – а может, это просто для меня весь мир погрузился в сумерки? Стражник средних лет перетряхнул мою сумку, прощупав каждый шовчик – как будто до него это сделали плохо.
– Стой смирно, руки в стороны, – велел он и огладил мои плечи. Я дернулась.
– Что вы делаете!
– Стой смирно! – рявкнул он. – Сдалась ты мне, сиськи у вас у всех одинаковые! И прежде, чем я успела рот открыть, добавил: – А будешь рыпаться, доиграешься до полного досмотра. Знаешь, что это такое?
Нет, и не хочу знать. Впрочем, на самом деле стражник и не ждал моего ответа.
– Парней позову, чтобы раздеть помогли, и все, что на тебе было, перетрясу, а потом между ног загляну.
Я застыла, не в силах поверить, что это происходит со мной.
– Вот так-то лучше, – проворчал он. – Протащишь в камеру шило да пырнешь кого, а кто отвечать будет? Скажут, Бен недоглядел. Так что стой смирно, девка, не нарывайся. Телеса мне твои ни к чему, но работа есть работа.
Меня затрясло, закружилась голова. Стражник, наконец, перестал меня ощупывать, выпихнул в коридор, где два незнакомых надзирателя снова повели куда-то. Коридор, лестница вверх, еще коридор с рядами железных дверей. По команде я встала лицом к стенке, проскрежетал засов, меня втолкнули в дверь, и она захлопнулась.
В нос ударил запах давно не мытых тел, аж слезы на глаза навернулись. Стараясь дышать как можно реже, я огляделась. Прямо напротив двери светлело окно, перечеркнутое решеткой, два женских силуэта на его фоне казались черными. Под окном – нары вдоль всей стены, одни на всех.
Я сморгнула, привыкая к освещению, наконец разглядела остальных «постоялиц». Шесть женщин, все старше меня, а, может, они только выглядели старше. Одежда на всех выцветшая, заношенная, словно прошедшая сквозь несколько рук. Наверное, так оно и было. Господа часто дарят старую одежду слугам, те потом отдают ее бедным, и дальше, и дальше… вон то платье с вытканными цветами когда-то было нарядным. Волосы у всех немытые, у некоторых и нечесаные. Неужели я стану такой же за время пребывания в тюрьме?
Стану. Немытое тело пахнет не розами, и я ничем не отличаюсь от других. Меня замутило.
– Какую цацу к нам привели, – женщина в платье в цветочек сползла к краю нар, разглядывая меня. Остальные тоже зашевелились, задвигались, рассаживаясь и занимая все свободное место. Не знаю, чего они ждали – то ли что я начну упрашивать, то ли что сяду на пол. Я отошла от двери на шаг, замерла, прижимая к груди сумку со своими вещами. Надо было подумать, что-то сказать, попробовать найти с этими женщинами общий язык – кто знает, сколько я тут пробуду – но ни одной мысли не было в голове, их вытеснило отчаяние.
У меня нет родных, чтобы похлопотать. Только однокурсники, Оливия и Родерик. Станут ли они напрягаться, или покачают головой и забудут о моем существовании?
– Да еще и в штанах, – поддакнула «цветочку» ее соседка. – Что-то я среди наших такую не помню.
– Не похожа она на уличную, и что в облаву попала, не похоже. Поди из дорогого борделя, – фыркнула третья. – За что тебя, клиента обчистила?
– Ни за что, – огрызнулась я.
Женщины заржали.
– Ну да, все мы тут ни за что, – отсмеявшись, сказала та, что в цветочек. Склонила набок голову, разглядывая меня. – Ишь, чистенькая. Думает, она тут лучше нас. Слышите, девчонки, эта невинная овечка считает, что она лучше нас!
Снова смех. Я стиснула зубы. Молчать. Не нарываться. Да, у меня есть магия, и я раскидаю жриц любви за пару мгновений, но что дальше? Невозможно быть все время начеку, невозможно никогда не есть и не спать, рано или поздно меня достанут, и никакая магия не спасет.
– И одежка хорошая, – вторая, зайдя сбоку, бесцеремонно пощупала полу моего кителя. – Поди и в сумке что хорошее есть.
Я отступила, уперлась лопатками в дверь, что есть силы сжимая сумку.
– Дай сюда по-хорошему, – велела «цветочек». – Ты себе еще купишь.
Я покачала головой.
– Лучше не лезь.
– Не нарывайся, детка. Нас много, ты одна.
Да, их много, а я одна. Но мои вещи уже перетряхнули грязными руками. Хватит.
– Лучше не лезь, – повторила я. Надежда решить дело миром таяла, но я должна была попытаться. – Там нет ничего ценного.
– Может, для знатнючьей подстилки и нет
