Одьен наблюдал за нашей с нейрохирургом беседой молча. Когда коллега покинул смотровую, Одьен обратился ко мне:
– У тебя своей работы мало? Если будешь со всем соглашаться, они сядут тебе на шею.
– Лучше я быстро обработаю эту рану, чем проторчу здесь еще час, пока нейрохирург соизволит это сделать.
– Как знаешь, – пробурчал себе под нос Одьен. – Я к себе. Если что – вызывай.
– Хорошо, – кивнула я.
Оформив все документы и «отписав» лист назначений, я со спокойным сердцем взяла курс в сторону уборной. Но, увы… Едва моя нога ступила на заветную тропу, на руке вновь запиликал браслет.
– Да?
– Тут женщина с ногой. Нужно, чтобы вы посмотрели…
Я решила, что женщина «с ногой» вполне подождет, пока доктор Ней справит нужду. В общем, решение я приняла верное. Женщину с ногой сменили двое мужчин с рукой и ребрами. Затем я провела обход в отделении в одиннадцать часов и спустилась вниз, чтобы помочь Гроуну с какой-то резаной раной и женщиной в алкогольном, как оказалось, практически здоровой, если бы не пристрастие к спиртному.
В итоге, ровно в половину первого я была свободна, как ветер.
Спать не хотелось, и я решила не ложиться до двух. Вот потом, если все пойдет гладко, я проведу еще один обход в отделении и, возможно, прилягу, посплю. Не успела я допить кофе, как завибрировал браслет.
– Ней слушает, – промычала я.
– Спускайся вниз, – прозвучал сонный голос Одьена. – На автомагистрали авария. Семь пострадавших. Троих тяжелых везут к нам.
– Поняла. Бегу.
Пока я, перепрыгивая через две ступеньки, неслась по лестнице вниз, Одьен, словно ветер, пролетел мимо меня. Хранитель, что еще сказать. В приемном собрались сотрудники из разных отделений. Три реаниматолога, доктор Гроун, дежурный хирург, нейрохирург и мы с Одьеном. Медсестры сновали туда-сюда, готовя ремзал и смотровые комнаты. Ожидая прибытия скорых, все мы выстроились в одну линию, словно бегуны перед забегом. Вот-вот раздастся сигнал, и мы побежим. Послышался вой сирен. На старт! Внимание! Марш!
Первая переноска.
– Пострадавшая женщина! – докладывал парамедик из бригады скорой помощи. – Без сознания, зрачки не реагируют. Интубировали на месте. Давление не держит. Множественные переломы ребер с обеих сторон. Переломы таза и левого бедра.
К телу ринулся один реаниматолог, нейрохирург и хирург. Хотела пойти и я, но Одьен взглянул на Гроуна и отправил к ней его.
Остальные остались стоять на месте. Я вместе с ними.
Вторая переноска.
– Девочка лет десяти! Без сознания, зрачки реагируют. Давление сто на шестьдесят, пульс сто двадцать!
– Почему ребенка к нам повезли?! – завопил Одьен и побежал к переноске вместе с реаниматологом.
– До вас ближе, чем до центра в С.! – оправдывался сотрудник бригады скорой.
– Там педиатрическая служба! А у меня ни хрена нет!
Я подбежала к девочке, но Одьен закричал:
– Третий пострадавший на тебе!
Я подняла руки вверх и отошла от ребенка, выполняя приказ. Остались только мы с реаниматологом. Женщину повезли в ремзал. Ребенка Одьен сразу повез на сканирование. Мы с реаниматологом переглянулись и кивнули друг другу. Третья скорая.
– Пострадавший мужчина! Без сознания! Шок 3-4! Травма грудной клетки, инородное тело в брюшной полости! Травматическая ампутация левой ноги, рваные раны обеих рук. Интубировали в машине, давление не держит, фибрилляция, ритм восстановлен.
Я подлетела к каталке и на мгновение впала в ступор. Из живота мужчины торчала какая-то балка, похожая на искореженный отбойник с трассы. Я быстро осмотрела тело и закричала, что было сил:
– Поднимаем в операционную! Мне нужен хирург! Хирург!
Никто мне не ответил. Никто не придет. «Третий пострадавший на тебе». Спасибо, Одьен. Угодил, твою мать…
Мы втащили переноску в лифт и поднялись на второй этаж в оперблок. Разорвали одежду и бросили на пол в коридоре. Перегрузили тело на операционный стол. Медсестра натянула на меня стерильный халат и перчатки. В таких ситуациях некогда переодеваться и мыть руки. Либо я успею остановить внутрибрюшное кровотечение, из-за которого пациент теряет давление, либо он умрет. Медсестра вылила антисептик из бутылки на его грудь и живот. Накрыли его стерильной простыней с «окнами» для доступов.
Срединная лапаротомия. Вскрыла брюшину и кровь полилась на пол, как из ведра.
– Отсос! – кричала я медсестре. – Давай! Ни черта не вижу!
Салфетки, салфетки, зажимы, салфетки. Балка прошила кишечник и застряла в позвоночнике, прижав брюшную аорту. Селезенка и печень разорваны.
– Зажимы! Давай зажимы! – поторапливала я вторую операционную медсестру. – Шовный! Заряжай быстрее!
Реаниматолог за это время успел поставить плевральные дренажи и начал переливать кровь. Медсестра анестезистка только успевала вводить препараты, которые он ей называл. Я ушила печень и удалила селезенку. Разорванный кишечник на зажимах. Брюшная аорта прижата к позвоночнику балкой.
– Есть протез на аорту? – спросила я медсестру.
– Алексис…
– Какой нужен размер?
– Буду делать обходной анастомоз вокруг балки. Давай 20 на 100.
– Алексис!
– Десять сантиметров хватит?
– Должно хватить.
– Доктор Ней! – закричал анестезиолог и мы с медсестрами повернули голову к нему. – Время смерти час сорок два.
Я застыла.
– Все? – переспросила я.
– Да, Алексис. Все. Иди к Одьену. Он в третьей операционной. Потом достанем балку и зашьем его.
Я сбросила перчатки и халат в ведро. Ребенок. Я могу помочь ребенку. Могу помочь ребенку…
Прыжок во второе измерение. Я оказалась рядом с телом ребенка. Его Поток практически иссяк. Я вернулась к умершему мужчине. Потока больше в нем не было, но оставался Исток. Я сделала то, что много раз делала в прошлом. Без угрызений совести, без сожалений я забрала у умершего его душу. Трансплантация Истока под запретом. Это кощунственно. Но по-другому нельзя. Нельзя по-другому вернуть в этот мир послушника, или хранителя, или райота. Тот, кто стал донором, навсегда останется жить в новом теле и освободится лишь тогда, когда это тело умрет.
Для всех, кто в этот момент был рядом со мной, минуло лишь мгновение. Я же за это мгновение успела спасти девочку лет десяти.
– Помощь нужна? – спросила я у Одьена, проходя в операционную.
– Да, займись ногами, пожалуйста. С животом я закончил.
– Как показатели? – спросила я у реаниматолога.
– Стабилизировались. Даже не верится, если честно.
– Это хорошо, – прошептала я и занялась открытым переломом бедра девочки.
– А что с третьим? – спросил Одьен.
– Умер на столе, – ответила я. – Если есть время, нужно достать из него балку и все зашить.
– Я потом займусь. Ты сама как? – внезапно спросил он.
– Лучше, чем он, – ответила я и принялась за установку внешнего фиксатора бедра.
***
Одно из самых тяжелых испытаний в нашей работе – это извещение родных и близких о смерти нашего пациента. В такие моменты мы должны сохранять самообладание. «Ваш сын умер, поэтому я не позволила его Истоку освободиться, а запихнула его в качестве батарейки в тело ребенка. Вон он, тот ребенок! Ваш сын теперь будет жить в нем до самой его смерти». Скажите, что бы вы сделали с тем, кто сказал вам такое? Убийство – самый логичный поступок, как мне представляется. Я никогда и никому не расскажу об этом. Ведь если кто-то узнает, смертью покарают не только меня, но и реципиента Истока, то есть ребенка. Размышляя об этом, я спустилась в приемное отделение и подошла к одному из архиереев, присланных туда. Выяснилось, что моего пациента звали Жозе, и он был одним из пассажиров микроавтобуса, в который врезался грузовой автомобиль. Родственников пациента еще не нашли, поэтому и сообщить печальные новости было некому. Я поинтересовалась у медсестры на посту, не поступил ли кто-то еще за это время, и получив отрицательный ответ, со спокойным сердцем отправилась на этаж.
