— Завтр-рау, — приоткрыв синий глаз, сообщает кот, прерывая словесный поток. А я, как разогнавшийся локомотив, не могу сразу затормозить:
— А ещё есть Глория, и дон Куадро, и Васюта, с которым бабушка собиралась переговорить… Что?
— Я сказал — завтр-рау. Я научу тебя пользоваться зеркалоум. Любым. Но только уговор: час пр-росмотрау в день. Не большеу.
— Тим-Тим! — начинаю вкрадчиво.
— Я непоудкупен!
И переворачивается на спину, подставляя солнечным лучам, пробивающимся сквозь листву, великолепное тугое и мохнатое пузо. Я не сдаюсь.
— А если… если я… если мы с твоей помощью перенесём сюда девочек? Представляешь, как они обрадуются? Они будут гладить и восхвалять тебя день и ночь!
Кот внезапно переворачивается и садится. Спрашивает взволнованно:
— А они пр-ринесут с собой чучундр-риков?
— Да наделают прямо тут, сколько угодно.
— А… мышку, мою хор-рошенькую такую, мою любименькую кр-расненькую мышку? Я однажды загнал её под ковёр-р и всё никак не мог достауть, а вы никто меня не поняли, когда я пр-росил помочь! Пр-ринесут мышку?
— Вспомни, где ты её потерял, и они найдут, непременно!
— И мячик?
— И мячик, — соглашаюсь я. — Добавишь время у зеркала?
Он фыркает.
— Вот ещё! Хозяин я своему слову или нет? Добавлю Маше или Соне за их подар-рки, пусть смотр-рят и учатся. А ты пр-росто пр-роверишь, как у них получается. А то от тебя снега зимой не дождёшься! Даже бантик не навязала на вер-рёвочку, бедному сироте поигр-раться…
***11.2
«Ма!»
Из состояния лёгкой дремоты меня выводит испуганный вскрик Рикки.
«Ма! Тут странное!»
К счастью, ива, на которой мы с Тимычем пристроились, достаточно стара и широка, а то от неожиданности, да ещё со сна, я так с неё и кувыркнулась бы. Тут хоть и мелко, а в том, чтобы вымокнуть, хорошего мало. Переведя дух, пытаюсь осмыслить, что, собственно, происходит. Не иначе, как кидрик во что-то влип. Иначе не воззвал бы ко мне таким образом; он ведь не любит мыслесвязь, предпочитая явиться лично.
«Рикки, мой хороший, что стряслось? Говори быстро, чем помочь и где ты?»
«Ой, ты лучше сама посмотри, — лепечет он с запинкой. — Сам не пойму…»
Скачущие вверх-вниз стены, по которым я опознаю одну из галерей Эль Торреса. Кажется, я смотрю на свет глазами моего фамильяра. Он что, удирает?
И слышу летящее ему вслед:
— Да постой же! Погоди, прошу, глупое живот… О, нет, не глупое! Умное, умнейшее, прекрас…нейшее, не уходи, умо…ляю!..
Боже ж ты мой, за ним гонится… Мирабель? Мчится, бежит: голос срывается, дыхание сбитое…
«Рикки, стой, дружок! Оглянись, за ней никто не охотится?»
С чего мне пришла в голову этакая дичь? Да просто меня не было в большом мире неделю, а за этот срок иной раз случается бездна событий. Жизнь может рухнуть по меньшей мере дважды-трижды. Вплоть до свершения революции в отдельно взятом некромантовском замке.
Это и впрямь Мири. Но в каком она виде! Растрёпанная, без следов макияжа, в какой-то хламиде, накинутой чуть ли не на голое тело, босиком… Она кидается перед шарахнувшимся от неё Риком на колени — не в унизительном порыве просительницы, о нет — а для того, чтобы обнять его за шею. С учётом того, что сейчас он не дракончик, а крылатый пёс — самая разумная позиция в попытке удержать. Разумеется, освободиться, вывернуться из объятий тому легче лёгкого, но… случилось-то что? Нельзя же её так бросить!
— Господин фамильяр… — В голосе Мири звенят истеричные ноты. — Рикки, да? Господин фамильяр, мне очень нужно увидеть вашу хозяйку. Это вопрос жизни и смерти, понимаете? Я не могу, я больше не могу, я запуталась, а он… он давит на меня, давит… Заберите меня отсюда, прошу! Мне больше не к кому обратиться! Сыновья далеко, а из замка меня не выпускают… Господин Рикки, умоляю!
…Вскочив на коврике-лежаке, ошеломлённо смотрю на кота.
Тот хмурится.
— Можноу. Давай её сюдау. Там что-то нешуточное.
Мысленно сообщаю:
«Рикки, можноу!»
Вот чёрт, я уже на Тим-Тимычевом наречии изъясняюсь!
Негромкий хлопок. И мимо нас в тёплую воду летит, с визгом растопырив руки, фигура в чёрной хламиде. О, боже мой! Рикки, тоже перенёсшийся, зависнув в воздухе, в ужасе причитает:
«Ой, Ма, прости, я промахнулся!»
И плюхается в озеро. Спасатель.
Свесив голову вниз и любуясь барахтаньем двух тел, кот глубокомысленно замечает:
— Все планы тепер-рь насмар-рку! Ладноу, посмотр-рим, что можно сделать. Да, Ваня, тепер-рь я вер-рю: шилоу в заднице — это зар-разно.
Глава 12
Несмотря на тёплый, почти жаркий день, зубы у неё выбивают дробь, а руки, стягивающие на мокрой груди прозрачный чёрный пеньюар, трясутся. С волос, слипшихся сосульками, течёт вода, шёлк, облепивший голое тело, больше холодит, нежели защищает… Неловко подогнув под себя ногу, Первая Донна, вытащенная на берег совместными усилиями, озирается, как загнанный в угол зверь.
А тут ещё, нагло квакнув, на её вторую, вытянутую ножку, вспрыгивает лягуха. И издаёт презрительное «Бре-ке-ке-кекс!», раздувая щёки.
Нет, Мири не голосит. Кажется, у неё просто не хватает сил на душераздирающий вопль. Она лишь бледнеет, как мел, и едва может прошептать: «Ах, уберите это… это…»
Небрежным махом хвоста Тимыч сносит зарвавшуюся пучеглазую прочь. Та, издав в полёте придушенный квак, шмякается в траву. И затихает.
— Ох, простите, пожалуйста… — бормочу сконфуженно. — Рикки вовсе не хотел вас уронить, он просто не рассчитал. Мы сидели на дереве, там так мало места…
— Что?
Взгляд у Мири становится расфокусирован. Вряд ли она меня понимает. Спохватившись, прищёлкиваю пальцами, сплетая лёгонькое заклятье сушки, которым сама не так давно пользовалась. Тут главное — не обжечь, одежды-то на донне пшик. То ли она ванну собиралась принять, то ли из ванны выскочила… И что мне теперь с ней делать?
Опережая мои мысли, кот выдувает в сторону Мирабель своё коронное радужное облако, куда больше предыдущих. Оно неспешно обволакивает фигуру незваной гостьи, сливается с моим плетением — выглядит интересно, словно жидкости разной плотности и цветов смешиваются в миксере… Пых! В смысле — негромкий хлопок! И получившаяся субстанция разлетается, но не клочьями тумана, а целым облачком пуха и пёрышек. А на сухой траве, на белоснежном пледе, остаётся в полнейшем ступоре прелестная брюнетка неопределённого возраста. В лёгком белом платье эпохи ретро, в перьевом боа на шее… Помните Мону-Вертинскую из «Безымянной звезды»? Вот-вот, самое оно! И даже промокшая шевелюра высушена и рассыпана мелкими кудряшками — правда, брюнетистыми, единственное выпадение из образа. Остальное на месте: и растерянный, немного косящий взгляд, и подрагивающие от детской обиды губы…
На ногах — туфельки. Надо же, Тимыч её ещё и обул! В лёгкие бальные туфли, точно вписывающиеся в концепцию, созданные для скольжения по паркетам, но отнюдь не по каким-нибудь там плебейским мостовым.
Хоть и не сразу, но, осознав случившуюся метаморфозу, Мири потихоньку приходит в себя. Ощупывает ткань, вглядывается в непривычный крой рукавов, машинально оглаживает пышные перья… И что-то вспомнив, судорожно озирается. Подбирает под себя и вторую ногу.
— А где это… ужасное животное?
— Оно более не побеспокоит ваус, пр-рекрасная донна! — галантно отвечает кот, распушившийся, сверкающий глазюками, словно драгоценными камнями. Мне даже начинают мерещиться шляпа с пером, ботфорты и шпага, усыпанная бриллиантами. При звуках его голоса прекрасная донна вздрагивает и, кажется, вновь переходит к предобморочному состоянию. Говорящий кот!.. Но трямканье печальной музычки и шевеление в траве переключают её внимание.
По тропинке от дома к озеру вышагивает самая настоящая траурная процессия. В авангарде знакомый мышиный оркестрик, он уже заворачивает в траву. Вслед за ним, держа строй, шествуют колонной в три ряда мышата в чётных бархатных пелеринках и цилиндрах, утирающие на ходу слёзы. Четверо, запряжённые цугом, везут крошечный катафалк. Замыкающие, в траурных повязках на лапках, несут на алых подушечках какие-то награды, в которых, приглядевшись, распознаю серебряного комара, червячка-переростка, репейник… и прутик?
