Я сделала, как он и просил, вложив свою дрожащую руку в его. Он повернул мою ладонь и поднёс её к своему рту, запечатлев нежный поцелуй прямо в её центре, заставляя меня ещё больше страдать. А потом, прежде чем я поняла, что он делает, он прижал мою ладонь к ране на своей груди. Она горячо и свежо пульсировала на моей коже, когда он положил свою руку на мою. Малачи снова напрягся, запрокинув голову, страх и боль глубоко отпечатались на его лице.
— Что ты делаешь?
Я попыталась вырвать руку, но он держал её на удивление крепко.
— Перестань бороться со мной. Я не могу бороться с вами обеими, — сказал он срывающимся голосом.
Сквозь рану его сердце билось беспорядочно, слабо и неистово, как бабочка, зажатая между лапами кошки. Он не отрывал взгляда от испещренного цементного потолка над нами. Вены на тыльной стороне его ладони вздулись, а пальцы сомкнулись на моих, крепко прижимая мою ладонь к впалому месту на его груди.
Я не могу бороться с вами обеими.
Слова танцевали в моей голове, их значение было вне моей досягаемости, когда они обрушились с моей собственной безумной тревогой за него. Но по мере того, как мы проводили минуты, запертые в этом положении, я пыталась отстраниться, а он отказывался это позволить, его сила, казалось, росла. Не так, как раньше, а эхо, нарастающее с каждым судорожным вздохом, пока оно не поразило меня…
Он боролся с ней. С Королевой. В его воспоминаниях.
Он возвращал себе своё тело.
Он отказывался давать ей власть над собой.
Он использовал моё прикосновение как своё оружие.
Я перестала пытаться вырваться.
Медленно, очень медленно я поднялась на колени и снова склонилась над ним, давая ему то, в чём он нуждался. Мою надежда, мою силу, но главное — мою любовь. Его зрачки были большими чёрными кругами в тёмно-карих глазах, а когда он моргнул, по щеке скатилась слеза. Он был там, но и в то же время не там, и я так хорошо знала это чувство, эту борьбу между настоящим и прошлым, между безопасностью здесь и опасностью там. Я позволила теплу своей кожи говорить за меня, склонила голову и поцеловала его в плечо, втягивая его запах земли и солнца, запах, который теперь означал для меня дом. Он поднял свободную руку и погладил меня по волосам, притягивая к себе, и в приглушённой тишине нашей тюремной камеры я услышала, как он снова заговорил, но на этот раз это было одно — единственное слово. Он произносил моё имя, шепча его, как молитву, как защиту от тьмы, от всего, что пыталось уничтожить его.
Когда его голос затих, когда дрожь прекратилась, когда его дыхание выровнялось, а сердце замерло в ритме, который лишь изредка прерывался, я подняла глаза и обнаружила, что его пристальный взгляд сосредоточен на мне. И я произнесла единственные слова, которые пришли мне в голову:
— Я люблю тебя.
Он опустил взгляд на себя, на свою чистую кожу, на затягивающиеся раны, на свою руку поверх моей, защищающую его сердце. Его глаза встретились с моими.
— Я знаю, что любишь.
ГЛАВА 15
Проснувшись, я ощутила пальцы в своих волосах, и обнаружила, что Малачи снял резинку с моей косы и распутал её. Одной рукой он запутался в моих кудрях, а другой обхватил меня за талию. Прошло, может, несколько минут назад, а может, и часов. Я растянулась рядом с ним, а он подвинулся и позволил мне облокотиться на него с лёгким вздохом удовольствия. Я устроилась в его объятиях, положила голову ему на плечо и позволила ему направлять мои руки туда, где было лучше всего. Я посылала свою любовь через соприкосновение наших тел, надеясь, что именно это ему и нужно.
Сейчас он спал, но крепко обнимал меня, а глаза вздрагивали под веками. Я надеялась, что его сны были мирными. Тускнеющая свеча освещала его профиль, резкие очертания скул, носа, бровей и тела… Я подняла голову. Я понятия не имела, как долго я спала, но его раны, по большей части, полностью зажили. Шрамы, да. Множество шрамов, багровых, серебристых полос и полукругов, которые всегда будут напоминать ему о том, что с ним сделали. Но никаких открытых ран, никакого кровотечения. Я поцеловала его в грудь и приложила ухо к сердцу.
Оно звучало совсем иначе.
Оно билось, и мне этого было достаточно. Но я почувствовала шок от страха, услышав, как оно дрогнуло. Не на каждом ударе, далеко не всегда. Но каждый раз, когда я начинала думать, что это, возможно, было игрой моего воображения, оно пропускало удар или полностью останавливалось. Всякий раз, когда это происходило, Малачи беспокойно шевелился, пока сердце не возобновляло свой ритм, барабанный бой, который сопровождал слабый свистящий звук его дыхания. То, что раньше было мощным, беззвучным потоком воздуха при каждом подъёме и оседании его груди — стало затруднённым и замедленным. Просто нужно время. Прошёл всего один день. С ним всё будет в порядке.
Я закрыла глаза и сосредоточилась на том, что я снова нахожусь в его объятиях.
— Ты знаешь, как долго мы здесь? — прошептал он.
— Я разбудила тебя?
— Я не против, — он поцеловал меня в макушку. — Я думал, что никогда уже не смогу прикоснуться к тебе. Я не хочу терять ни минуты.
— Но тебе нужно отдохнуть.
Я выдохнула, когда его губы легонько коснулись моего лба, наклонив мою голову и царапая кожу его всклоченной бородой. Шрамы на нижней стороне шеи, где цепи рассекли его плоть, были розовыми и чувствительными. Мои пальцы поползли вверх, желая коснуться уязвимых мест. Они были горячими на ощупь, и Малачи напрягся, но не отстранился.
— Я делаю тебе больно? — спросила я, прижимаясь к его голой коже, которая всё ещё заживала.
— Не так сильно, как если бы ты отстранилась, — сказал он, грустно улыбаясь и поворачивая своё лицо ко мне, позволяя разглядеть ужасный шрам на его правой щеке, от виска до челюсти — метка от когтей Королевы.
— Ничто не заставит меня пойти на это.
Его глаза скользнули по моему лицу.
— Я верю тебе. Раз уж ты захотела прийти сюда… — его кожа побледнела, а лицо вытянулось. — Джури причинил тебе боль? — его взгляд метнулся к моим губам. — Ты поняла, что это не я?
Я взяла его за руку и провела пальцами по шраму в форме серебряного полумесяца на моей шее.
— Не сразу, — вымолвила я напряжённым шёпотом.
Осколки ненависти блеснули в его глазах.
— Я хочу уничтожить его.
— Может, мы сможем. Если он в мире живых, то его тело всё ещё здесь, и я держу пари, что оно рядом с порталом, который, по словам Такеши, вероятно, находится во дворце Королевы, — я повернулась к запертой двери нашей бетонной камеры. — Но сначала мы должны выяснить, как выбраться отсюда. Нас схватила группа людей, как только я сняла с тебя цепи. Они сказали, что работают на некоего Кожевника.
— Людей?
Я кивнула.
— У меня такое чувство, что Мазикины не полностью контролируют ситуацию. Мы украли ключ от твоих цепей у парня, которого здесь величают Кузнецом, и он казался довольно бездарным, несмотря на свою преданность Мазикиным. И я не знаю, где мы сейчас, но думаю, что если бы мы были у Мазикинов, они не дали бы нам пресную воду и одежду, и тем более не оставили бы нас вместе.
— Я уже раньше видел женщину, которая схватила нас, — сказал Малачи. — Когда я был на площади. Та, с белокурыми волосами и в чёрном плаще.
— Она сказала, что она служит Кожевнику. И я думаю, что она следила за Такеши, Анной и мной.
Малачи намотал один из моих локонов на указательный палец.
— Кажется, ещё я видел твою мать, — сказал он приглушённым голосом. — На мгновение мне показалось, что это ты.
Он закрыл глаза, как будто ему было больно вспоминать.
— Мазикин, который владел ею, принял её как домашнего питомца. Они с моей матерью собирались помочь нам доставить тебя в безопасное место.
Малачи медленно передвинулся, пока мы не оказались грудь к груди. Затем он положил руку мне на лицо.
