помнил по ложу сна в комнате испытаний. Напротив гробницы стояли деревянные стол, два стула и этажерка с книгами. Ласар пробежался взглядом – это были трактаты о времени и памяти. Судя по стремянке рядом с гробницей, в нее регулярно забирались.
Мавис какое-то время молча стояла у стола, на который поставила светильник, потом сказала:
– Смотрите. Тут все и было.
– И что ваш учитель делал в этом… – Ласар едва не сказал «гробу», – сооружении?
– Изучал память души. Хотел вспомнить то, что забыл. С детства.
– И вспомнил?
– Да. Обещал, что я сегодня сама увижу. Но теперь, где бы он ни был, я туда не тороплюсь.
Ласар пригляделся к крышке сооружения. Гробница, вытесанная из камня, изнутри имела деревянный «футляр», на досках были выжжены те же защитные знаки, что и снаружи. Крышка оказалась не сплошной, а с несколькими узкими отверстиями, чтобы человек, находившийся внутри, мог дышать. На крышке было изображено дерево с огромной кроной и корнями, которые поднимались вверх, по бокам сливаясь с ветвями. Некоторые его корни оказались отверстиями в камне.
– Жаль, что ваш учитель не изобрел способ допросить его после смерти.
– Этого никто не может, кроме шарлатанов с ярмарки. – Мавис шумно выдохнула, плохо скрывая обиду. – Записи его почитайте. Он там все говорил.
Она достала с полки пачку листов. На верхнем аккуратно, но слишком кругло для ученого человека, которые обычно любили похвастаться каллиграфией, значилось «Ковчег памяти».
Один вывод Ласар уже мог предъявить учителю. Финнавар Дойл что-то вспомнил. И кого-то это напугало. Страх убивает так же часто, как и ненависть.
Глава 8
Испытание для двоих
Уже несколько дней Эшлин просто жила. О расследовании она ничего не знала – кажется, инквизиторы говорили с Мавис, но та привычно молчала. Брендона Эшлин почти не видела. Цветочных часов в Дин Эйрин не было, и время отмерялось лишь гулким боем колокола самой высокой из башен. Колокол напоминал, когда вставать утром, когда спешить в аудитории на занятия, лекции, диспуты – много новых слов для Эшлин, – когда обедать, когда свободное время. Дни катились друг за другом, похожие, округлые, как камешки с горы. Эшлин привыкала к человеческому миру.
Она жила в комнате одна. Эпона с Энией, Кхира с Мавис. Одиноко ей не было. Их крыло немногочисленной в целом женской коллегии жило дружно, и даже злоязычие Энии и странности Мавис не мешали этому – тем более что Эния обычно вскоре извинялась и пару дней вела себя ласково, как кошка профессора Аль-Хорезми, а Мавис молчаливо готовила на всех и заботилась обо всех.
Профессор Риан Доэрти вел занятия по алхимии, был въедлив и весел, отпускал колкие шутки и рассаживал студентов на охапках соломы вокруг себя, а не на лавках, утверждая, что возвышенное седалище – родитель неразумной гордости. Высокомерный Фарлей Горманстон и красавица Эния морщились ужасно, зато Эпона Горманстон и граф Баллиоль садились в соломенное гнездо с улыбкой – Эдвард Полведра еще и нагребал себе удобную охапку так деловито, словно и впрямь гнездился.
Эшлин училась понимать людей.
Профессор Асаф Ильгиз Аль-Хорезми вел занятия по медицине. Для свежепоступивших они не были обязательными, студенты должны были сначала пройти так называемый тривиум – алхимия, символистика и магическое сплетение слов – и только после перейти к квадривиуму – медицина, астрология, магия музыки и ритуалистика. Но профессор Аль-Хорезми никого не выгонял и позволял слушать. Высокий, очень красивый человек в белых одеждах, он мог бы заклинать змей своим голосом и взглядом. На его занятиях царила тишина – никто не шептался, не ерзал, не чинил перо. Позволяла себе некое бесчинство лишь пушистая белая кошка Сахаб. Она шествовала вдоль рядов, касаясь хвостом понравившихся ей студентов, и запрыгивала на стол. Порой на занятия приходила закутанная в шелковую темно-синюю накидку до самых глаз Феруза, жена профессора, – тогда кошка спала у нее на коленях.
Занятия профессор вел не только в аудитории, он порой собирал студентов и шел с ними к больному – в городе была лечебница, построенная под его руководством. Там он разрешал помогать себе в работе у постели больного и был особенно строг и взыскателен, хотя изысканно вежлив, с теми из студентов, кто казался ему талантливее. Кхира вздыхала – она талантлива не была, а оказаться в лучах внимания красавца профессора хотела.
Эшлин пару раз удостоилась строгой похвалы Аль-Хорезми: «Ты хорошо чувствуешь травы, дитя мое, несмотря на поспешность и неуважительность в обращении с ними. Создавать настой – это не курицу ощипывать к ужину, это творение и таинство». Так могла бы сказать Ройсин.
Астролога, профессора Тао, они втроем с Аоданом и Эдвардом Полведра на всякий случай избегали. Но однажды на рассвете Кхира шепнула рано проснувшейся Эшлин: «Пойдем, что покажу», – и потянула за собой в сторону мужской коллегии.
На открытой, плоской, как ладонь, утоптанной площадке в рассветных лучах сухонький профессор Тао в запашной рубашке и широких штанах танцевал, как журавль по весне. Он стучал себя по голове длинными тонкими пальцами, прижимал к груди согнутое колено, широко разводил руки и стрелял из невидимого лука в одну сторону, потом в другую. Потом встал на руки.
Ахнула восхищенно то ли Кхира, то ли Эшлин, то ли обе сразу.
– Юные особы, – сказал профессор Тао все так же вниз головой. Седые волосы, аккуратно сколотые в узел длинной шпилькой, даже не пытались взлохматиться. – Юные особы, вы наблюдаете за мной время горения маленькой свечи. Подойдите сюда и присоединитесь, раз испытываете столь похвальный интерес. Обе, прошу вас.
После часа журавлиных танцев профессор отпустил их, коротко похвалив – возможно, это была похвала:
– Дева Кхира двигается как мальчик-драчун и может совершенствоваться в этом направлении. Дева Эшлин – как ручей в камнях и может совершенствоваться в этом направлении. Жду вас здесь завтра в это же время.
– Ничего себе, – чуть ли не присвистнула Кхира, – а мне говорили, неуклюжая. Я один раз горшок жаркого на угли своротила, вот матушка-то кричала. Извините, профессор Тао.
– Неуклюжесть – суеверие и непонимание сути движения, – пояснил профессор. – Встаньте ко мне спиной, юная особа, и не позволяйте страху войти в ваш средний даньтянь – тот, что ровно в середине тела. О даньтянях я расскажу вам в свой черед.
Он обхватил Кхиру со спины, резко притянув к себе, что-то хрустнуло, Кхира вскрикнула – не как от боли, как от неожиданности.
– В сущности, вот и все. Некая небольшая неправильность в вашем теле исправлена. Вас могло из-за нее
