Я улыбнулся своим одиноким мыслям.
Пока я потягивал безалкогольное пиво и ел жареную картошку, эти двое тихо и незаметно радовались жизни. Если не смотреть на ее лицо, девушка выглядела просто шикарно. И официант придорожного бара был так счастлив, что я охотно поменялся бы с ним местами. Футбол, радости супружеской жизни, посиделки с друзьями, семейные прогулки по центру города в воскресные дни — что еще надо для счастья?
Что ни есть, все к лучшему — кроме жизни, которую тратишь на анализ происходящего, ежеминутно напрягая мозги и вечно пытаясь отыскать пятый угол. Я больше не мог выносить того, что называется «высоким уровнем умственного развития», не мог выносить избытка умственной деятельности.
«Ну что же, — убеждал я себя, — сейчас ты живешь спокойно. Работа не поглощает твою жизнь, ты всегда можешь вырваться, чтобы заняться тем, что тебе нравится». И все же мне хотелось поменяться судьбой с этим официантом, жить такой же жалкой жизнью среди подносов и пивных бокалов, перебрасываясь шуточками с некрасивой официанткой. В своем воображении я прокручивал целые фильмы со звуком «Dolby Surround». Захваченный этими фантазиями, я убедился, что, когда человек один, его разум живет по-настоящему насыщенной жизнью. Странствовать с попутчиком — совсем другое дело, а путешествие в одиночестве троекратно увеличивает твой опыт. Дорога сужается, страхи растут, и ты готов рассказать о себе все случайному собеседнику… Ну или почти все.
Официантка с улыбкой поглядывала в мою сторону. По-видимому, задумавшись о своем одиночестве, я начал жестикулировать, словно ведя с кем-то оживленный разговор. Я мысленно заболтался сам с собой, а это обычно проявляется в мимике и жестах, над которыми мы порой не властны: они вырываются на волю, точно воздушные шарики, стоит детям отпустить веревочку.
И я действительно увидел сотни разноцветных шаров. В Коимбре, очевидно, отмечался какой-то местный праздник, годовщина старинного мирного договора или что-то в этом роде — я не стал уточнять. Шары так шары; просто местный обычай. Я не собирался ничего выяснять, а тем более настойчиво выспрашивать. Я был обычным гражданином соседней страны, проезжающим через чужой город.
Официантка смотрела на меня слишком пристально, и я подумал, что с каждым днем молоденькие красотки уделяют мне все меньше внимания. Раньше стоило мне взглянуть на какую-нибудь девушку, та отвечала мне пронзительным взглядом, пока я не пасовал перед подобным напором и не отводил глаз. Теперь же я сам проявляю настойчивость, но получаю в ответ лишь взгляд, исполненный презрения или снисходительного любопытства, а еще чаще наталкиваюсь на холодное безразличие, как будто меня вовсе не существует. Ох, волшебник Набоков, как же мне не хватает своей Лолиты! Всем людям моего поколения необходима Лолита, чтобы вновь обрести уверенность в себе и преодолеть трудные времена.
Мне лучше не высказывать подобные мысли вслух. Если кто-нибудь меня услышит, тут же плюнет в лицо и обзовет неисправимым и отвратительным мачистом, хотя я всего-навсего отчаявшийся мужчина, брошенный на произвол судьбы посреди пустыни усталости и одиночества.
В тот вечер в Коимбре меня вконец исхлестали волны жалости и презрения к самому себе, разум мой вел себя очень странно, и в конце концов я принял решение снова сесть за руль и поскорее добраться до Лиссабона, хоть до него оставался немалый путь.
До города я добрался уже в сумерках.
Лиссабон меня ждал.
Мне следовало бы остаться с той официанткой, но я повел себя как трус. Неуверенность делает меня робким; меня заранее лишает сил боязнь неудачи. А ведь все могло бы получиться просто, совсем просто. Улыбочки, потом — легкая болтовня. Я бы невзначай проговорился, что проездом в Коимбре, всего на одну ночь, и спросил бы адрес ближайшей гостиницы. Официантка пригласила бы меня переночевать у нее, и мы бы замечательно провели время — ведь у нее было идеальное тело, такие пропорции способны свести с ума. Все детали опускаю по лености — иногда так говорят, чтобы не утруждать себя лишней работой, — поскольку любое, даже самое подробное описание никогда в полной мере не отображает действительности. При встрече с подлинной красотой нам бывает очень сложно о ней говорить, вот почему существуют готовые слова для ее описания.
Несколько часов спустя я уже въезжал в Лиссабон. Этот город притягивал меня, потому что напоминал об одной моей молодой помощнице по офису, в высшей степени прагматичной рыжеволосой особе двадцати двух лет. Вероятно, я чем-то походил на ее отца, иначе почему она всегда меня избегала? Нет, иногда ей даже нравилось со мной поговорить, но все ограничивалось лишь разговорами.
Однажды в последних числах мая я предложил:
— У меня есть два билета на самолет в Берлин. Полетишь со мной?
Я ожидал решительного отказа, но услышал в ответ:
— Нет, не смогу, слишком много всего навалилось.
Я не знал, что и подумать, и повторял свое приглашение через каждые несколько дней, но она всякий раз находила причину для отказа, хотя проще было бы сразу сказать «нет». Возможно, она считала, что у меня кто-то есть. После долгого наблюдения я заметил, что моя подчиненная простовата, но, быть может, как раз это и привлекало меня в девушке. Она все время жаловалась, что мало зарабатывает, и ездила на маленькой раздолбанной «корсе» красного цвета, грязной и пыльной. Машинка была такой старой, что порой вообще не хотела заводиться, и тогда девушка приезжала на белой «ибице» своей сестры.
Моя помощница говорила, что не собирается выходить замуж, но могла бы с кем-нибудь жить. Это навело меня на мысль, что, возможно, ей нужна другая женщина, поскольку с парнями я никогда ее не видел. Мне нравились хитрые искорки в ее глазах, ее грациозное маленькое тело, белизна кожи, дерзость причесок и нарядов, а еще — постоянное нытье и вечные жалобы на свою работу. При малейшем поощрении — а я всегда с удовольствием это делал — она рассказывала даже обо всех проблемах своей семьи. Но моя помощница никогда не принимала приглашений опрокинуть по рюмочке и не допускала разговоров на личные темы.
Несколько раз мы оставались с ней наедине, но завести беседу о делах сердечных у меня не получалось. Я сразу начинал вести себя как начальник, что, вероятно, отпугивало ее, и она пряталась в панцирь, в котором не найти было ни единой щелочки. Мне никак не понять было, о чем она думает, но, может, это меня и привлекало. Я тоже не стремился действовать очертя голову, опасаясь обвинений в домогательствах. У меня есть знакомые, у которых были серьезные проблемы из-за интрижек на работе.
