мне в волосы.
– Я сейчас приду, только приведу себя в порядок.
Он чуть отстранился и неловко пригладил растрепанные пряди.
– Выгляжу паршиво, – сказал он, усмехнувшись.
– Выглядишь великолепно. – Я поцеловала его в краешек губ. – Мой прекрасный граф. Приведешь себя в порядок позже – ты ведь на ногах не стоишь! Иди немедленно в постель!
Ланс не стал спорить, только избавился от грязной одежды, которую легче было выкинуть, чем отстирать. Он упал на постель и вырубился.
Я стояла рядом и все никак не могла уйти: любовалась на мужа. Взъерошенный и небритый, Ланс казался еще мужественнее и в то же время беззащитнее. Я смотрела, как вздрагивают его ресницы, и снова вспоминала день, изменивший нашу жизнь бесповоротно: Ланс читал мне стихотворение, а я не могла отвести взгляда от его глаз. Тогда я поняла, что влюбилась навсегда, это чувство и спустя шесть лет ничуть не ослабло.
Ланс проспал до ночи, даже Лори, прокравшаяся в спальню, пока я не видела, и пытавшаяся растормошить отца, чтобы срочно рассказать все-все новости, не смогла его добудиться.
– Папа превратился в спящую красавицу? – озадаченно спросила дочь, но ее личико тут же просветлело. – Тогда я разбужу его поцелуем!
Однако и поцелуй в щеку не подействовал: Ланс только вздохнул и перевернулся на другой бок. Глория не привыкла отступать и примеривалась для следующего поцелуя, но я подхватила ее на руки и покачала головой:
– Малышка, папа очень устал. Завтра все ему расскажешь.
Глория было надулась, и тут ее озарила идея:
– Пойду рисовать для папы письмо!
– Отлично! Хорошая мысль.
Мы разрешали дочери брать в столе у Ланса черновики и рисовать на них. Скрипнул стул: Лори забралась на него, зашуршала бумага. Дочь, напевая, занялась делом, а я перемыла посуду и, поразмыслив, затеяла пирог: не все же госпоже Нерине стоять у плиты. Телохранительница не упрекнула меня ни словом, ни взглядом, и все же мы нанимали ее охранять Глорию, а не вести домашнее хозяйство. Теперь, когда опасность эпидемии миновала, я вспомнила, что не только целитель, но и мама и жена.
Ланс проснулся посреди ночи и подгреб меня к себе под бок, к разгоряченному от сна телу. Поцеловал в шею, нежно прикусил мочку уха. Я, еще толком не проснувшись, млела в его объятиях.
– Такая сладкая… – прошептал муж. – Моя сонная девочка.
Я обернулась, обхватила Ланса руками за шею, потянулась к губам. Он поцеловал меня в кончик носа.
– Погоди, я сейчас вернусь.
Муж попытался добраться в ванную комнату, не зажигая света, чтобы никого не разбудить. В итоге споткнулся о жестяное ведро для воды, к счастью, сейчас пустое. Оно с грохотом покатилось по деревянным половицам. Я не услышала шагов госпожи Нерины, но не сомневалась, что она уже на ногах. Так и есть: через мгновение вспыхнул огневик. Я захихикала, представив лицо нашей телохранительницы, готовой броситься на незваных гостей, – вместо этого ей пришлось столкнуться с Лансом в нижнем белье.
– Простите, что побеспокоил, – светским тоном сказал муж: ничего, мол, необычного, иду по делам.
Я едва сдержала смех.
Ланс вернулся через несколько минут, обернув вокруг талии полотенце. С мокрых волос стекали капельки воды, стекали по плечам, по подтянутым мышцам живота. Я, прикусив губу, провела ладонью по упругой гладкой коже его груди, спустилась ниже, подцепила полотенце, которое будто только и ждало того, чтобы упасть к ногам Ланса. Муж, наклонившись, взял мое лицо в ладони, и мы пили поцелуи друг друга и никак не могли насытиться. Не помню, как оказалась без сорочки. Кожа горела от прикосновений, грудь, ставшая из-за беременности еще более чувствительной, сладко ныла.
– Иди… Иди ко мне, – позвала я, задыхаясь.
И приняла Ланса в свое лоно, обвила его ногами за талию, чтобы слиться как можно плотнее, стать одним целым, и растворилась в наслаждении: в ласках, в поцелуях и нежном шепоте.
Ощущения были остры как никогда. Не знаю, что на это повлияло сильнее: мое положение, разлука или то, что мы сейчас ходили по краю пропасти, не догадываясь, что принесет завтрашний день. Но здесь, сейчас мы были живы и любили друг друга так жарко, как будто в последний раз…
Я вскрикнула, выгнувшись, подавшись навстречу, Ланс накрыл поцелуем мои губы, задрожал, деля страсть на двоих. И мы еще долго блаженствовали в объятиях друг друга, переплетя руки и ноги: на разговоры не осталось сил. Да к чему пустые слова – наши тела все сказали за нас: «Люблю, люблю, люблю…»
Мы проснулись, когда солнце поднялось уже высоко над горизонтом. Ланс резко сел на постели, и я тоже подскочила:
– Что случилось?
– Совсем из головы вылетело! Как я мог забыть!
В ответ на мой недоуменный взгляд он пояснил:
– Вчера я получил письмо от Белинды, но так вымотался, что не успел прочитать. Сначала вырубился, потом…
Ланс нежно улыбнулся и поцеловал меня, притянув к себе.
– Потом отвлекся.
Я, хоть и ответила на поцелуй, думала теперь только о письме. Что там написала наша добрая знакомая? Может быть, что-то важное?
– Где письмо?
– Оставил на столе.
Я накинула халат, муж натянул брюки и рубашку, и мы поспешили в каморку, которую Ланс гордо величал кабинетом.
– Точно на столе?
На столешнице, не считая чернильницы и подставки под перья и карандаши, ничего не было. Ланс на миг нахмурился, вспоминая:
– Абсолютно точно. Раскрыл его, но прочитать не успел, да так и оставил.
– Лори! – воскликнула я, догадавшись.
Я вчера сама отослала малышку рисовать, чтобы она не разбудила Ланса, а та, увидев исписанный с одной стороны лист, вполне могла принять его за черновик. Оставалась надежда, что письмо не потеряется, потому что Глория рисовала для папы.
Глория беззаботно спала, уткнув испачканный чернилами кулачок в щеку. Ланс ласково подул ей на челку, дочь немедленно открыла глаза и с писком радости вскарабкалась отцу на руки.
– Папуля! Ну ты и спун! Я тебе так вчера ничего и не успела рассказать! Важное!
Она набрала в легкие побольше воздуха, чтобы вывалить на Ланса ворох новостей: о том, как они с Ником помогали его деду закидывать сено на сеновал, о потерявшемся, но потом нашедшемся щенке, о заброшенном сарае, в котором – точно, точно! – водятся привидения, – но муж мягко прервал ее:
– Лори, ты вчера рисовала мне письмо?
– Да, пап.
Вместо того чтобы обрадоваться, Глория почему-то посмотрела виновато, принялась теребить оборку на ночной сорочке.
– Я тебе нарисовала щеночка, и то, как мы с Ником валялись на сене, и бабочку нарисовала! Красивую!
