Смех проходит через мое горло, а раны, зарубцевавшиеся в детстве и все еще жаждущие материнской любви, пульсируют, словно новые.
— Мне трудно заботиться о твоих желаниях, мама, учитывая, что ты никогда не уделяла времени моим.
— Это несправедливо, — хмыкает она. В воздухе повисает напряженная пауза, и как раз когда я решаю, что она наконец заткнулась и даёт мне возможность помолчать, она снова начинает говорить. — Я знаю, что ты грустишь о своем отце. Мы все скорбим, и если кто и понимает, так это я. Но прошло уже два года, пора двигаться дальше, и…
Я встаю с дивана и двигаюсь к ней, моя челюсть сжимается так сильно, что трещат зубы.
— Не надо притворяться, что знаешь о моем горе.
Присев перед её креслом, я стряхиваю пепел с косяка и кладу руки ей на колени, глядя на нее внизу вверх.
— Где ты была в ночь его смерти?
Она поднимает подбородок.
— Это не твоя забота.
Желчь обжигает мне горло, мой гнев настолько ощутим, что я чувствую его вкус в воздухе.
— Ты, конечно, не разделяла с ним постель, ведь именно там его и нашли — с синим оттенком кожи и в полном одиночестве.
Ее позвоночник выпрямляется, как раз когда раздается стук.
Одна из ее дам входит в комнату и направляется к двери, прежде чем открыть ее. Тимоти входит, прочищая горло и глубоко кланяясь.
— Ваше Величество, позвольте представить вам леди Беатро. Она пришла на чай.
Моя грудь сжимается при ее имени, и внезапно возникает желание остаться, хотя бы для того, чтобы защитить ее от острого языка и когтей моей матери. Нелепо, учитывая, что я только что раздувал пламя, желая самому разрушить их отношения.
Мама похлопывает меня по рукам.
— Тристан, дорогой, я поговорю с тобой позже.
Я хватаю ее ладонь и целую тыльную сторону.
— Мы продолжим этот разговор позже, мама.
Повернувшись, я встречаюсь взглядом с леди Беатро, как всегда прекрасной и волевой.
Отлично.
Ей это понадобится.
26. Сара Б.
Я не ожидала встретиться с вдовствующей королевой наедине, но она послала за мной, будто я какая-то жалкая служанка, которая только и ждет, когда она позовет. По правде говоря, я не хотела ее видеть, но мой дядя настоятельно попросил меня пойти, говоря, как важно оставаться в ее добром расположении, пока я не обрету власть.
Поэтому, я пристегнула клинки к бедру, оделась в самое дорогое дневное платье, которое у меня есть, позволила Шейне затянуть корсет потуже, и вот я здесь, делаю неглубокие глотки воздуха, следуя за Тимоти по коридору.
— Ты знаком с королевой-матерью? — спрашиваю я его.
— Да, — отвечает он.
— И?
Он вскидывает бровь.
— И что?
— Ну, во что я ввязываюсь, Тимоти? Она роза или шипы?
— Миледи, она не роза, — он усмехается, когда мы подходим к ее двери, и поворачивается ко мне лицом. — Но и Вы тоже. Я думаю, Вы прекрасно справитесь сама.
Возможно, мне следовало бы обидеться на его слова, но вместо этого в моей груди разливается утешение — потому что он прав, я не роза, и мне нравится, что он видит меня достаточно, чтобы понять это.
Дверь распахивается, молодая женщина в простом бледно-голубом платье улыбается и отступает в сторону, позволяя нам пройти в комнату. Мои руки липкие, отчего розовые кружевные перчатки прилипают к ладоням, но я вдыхаю так глубоко, как позволяет корсет, и расправляю плечи, чтобы изобразить уверенность, которой не чувствую внутри. Мы находимся в ее личных покоях, где я никогда не была, и меня поражает, насколько гостиная похожа на мою.
Дерево глубокого коричневого цвета подчеркивает красные и кремовые обои, а в центре комнаты потрескивает огонь. Два бордовых дивана стоят друг напротив друга, а во главе — два коричневых кожаных кресла, окружающих маленький круглый столик, на котором уже стоит поднос с чаем и белый фарфор с синими птицами и золотой отделкой.
Однако все это не привлекает моего внимания. Потому что с той секунды, как я вошла в комнату, я почувствовала его. Гул, который витает в воздухе и танцует на моей коже, обвиваясь вокруг моей середины, как веревка.
Я пытаюсь не смотреть в его сторону, правда, но сдаюсь, признавая — возможно впервые — что мой самоконтроль явно проседает рядом с принцем.
Кулон моего отца тяжелым грузом висит у меня на шее.
Наши глаза встречаются. Тристан смотрит на меня так, словно я животное в цирке, и хотя он находится в другом конце комнаты, кажется, что я выставлена напоказ только для него. Мое и без того неглубокое дыхание сбивается, когда он переводит взгляд на мое декольте, мои бедра напрягаются, чтобы сдержать боль, вспыхивающую между ними.
Тимоти прочищает горло, его рука касается моего локтя, и только тогда я вырываюсь из этого состояния, отводя взгляд и сосредотачиваясь на женщине, которую я здесь вижу.
Королева Гертруда Фааса: женщина, которая стояла в стороне, пока ее сын убивал моего отца, наблюдая, как его вешают за то, что он посмел усомниться в короне.
Ярость ярко пылает в моем нутре.
Я делаю шаг вперед и делаю реверанс, бледно-розовый подол моего платья развевается на земле у моих ног.
— Ваше Величество.
— Иди сюда, девочка, — огрызается она. — Встань прямо и дай мне хорошенько рассмотреть тебя.
Ее слова режут воздух, как нож, требовательный и почти жестокий тон. Я двигаюсь вперед, и когда я останавливаюсь перед ней, ее глаза прищуриваются, а челюсть напрягается, пока она рассматривает каждую мою деталь — мне никогда еще не хотелось так бунтовать.
— Значит, Вы девушка, которая хочет выйти замуж за моего сына, — её глаза пробегают по моей фигуре. — Неужели никто из Ваших дам не знает, как укротить эти дикие кудри?
Моя спина напряглась от ее грубого оскорбления, но моя уверенность возрастает, когда я понимаю, что она прибегает к мелким замечаниям, а не к глубоким уколам.
Я издаю небольшой смешок.
— Такие кудри, как у меня, трудно укротить, мэм. Мои дамы делают все возможное с тем, что дал мне Бог, — я наклоняю голову. — Возможно, Вы могли бы однажды сделать мне прическу и показать им, как надо.
Ее губы сжались.
— И что делает Вас достойной носить корону, мисс Беатро? — она улыбается, и я, не дожидаясь ее приглашения, сажусь на диван рядом с ней.
— Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, — говорит она.
Я улыбаюсь так широко, что щеки болят.
— Спасибо.
— Расскажите мне, — она кивает в сторону одной из своих фрейлин. — Вы происходите из знати?
— Мой отец был герцогом.
Та же девушка, что открыла дверь, делает шаг вперед, наливает чай в изящный фарфор и возвращается на свое место у дальней стены.
— И чем он занимается сейчас? — продолжает королева-мать.
Яма в моем желудке расширяется.
— Гниёт в земле, к сожалению.
Резкий смех сзади нас привлекает мое внимание, и от этого звука мой желудок вздрагивает. Я поворачиваю голову и смотрю на Тристана, который прислонился к двери, его черные ботинки скрещены в лодыжках. Я не знаю, почему он все еще здесь, но, как ни странно, его присутствие меня успокаивает. Как будто он стоит у меня за спиной, а не у нее.
— Значит, он мертв? — спрашивает она.
Я обращаю на нее свой взор, и бабочки в моем животе рассеиваются, как только она говорит.
— Да, мэм, — подтверждаю я, хотя от этого разговора по моим венам прокатывается волна гнева.
Она не помнит его. Она знает мое имя, знает, откуда я, но даже не не может вспомнить.
Было много моментов, когда жизнь била меня по лицу и открывала глаза на реалии, которые лишают тебя невинности, но это первый раз, когда я понимаю, как один опыт может быть настолько разным для двух людей.
Для меня убийство моего отца изменило всю жизнь. А для нее это был просто очередной день.
Я клянусь прямо здесь никогда не принимать смерть как должное; что даже если жизнь людей закончится, я буду молиться за них и за семьи тех, кто их любил. Каждый человек заслуживает, чтобы его помнили, даже если это будут представления о том, как его душа горит в аду.
