В этот момент тихо отворилась дверь и в комнату вошла Мила. Я обессилено сидела на кровати и взирала на нее. Когда служанка узрела меня, измученную головной болью, то она поменялась в лице.
— Габриэль! Вам плохо?! — воскликнула горничная и, всплеснув руками, подлетела ко мне. — На вас лица нет… Ах, барышня…
— Да, Мила, — прохрипела я, закрывая лицо ладонями. — Принеси мне, пожалуйста, отвар, который мне давала вчера утром.
— А еще, вели наполнить ванную прохладной водой, — простонала я, отводя руки от лица.
— Как скажете, барышня, — Мила порывисто присела в реверансе и как метеор выбежала из комнаты.
От ее быстрых передвижений у меня зарябило в глазах, и мир вновь поплыл. Я скривила губы, припоминая, как залпом выпила два больших бокала вина практически без закуски, а также вспомнился насмешливый мужской баритон и алая искорка тлеющей сигары в тяжелой тьме летней ночи. Прикрыв глаза, я с особым удовлетворением вспомнила, как послала Баринского к черту на кулички.
Если бы в данный момент у меня не болела голова, мне бы непременно сделала что-то из ряда вон выходящее, но не сейчас, когда не в состоянии без особых усилий улыбнуться. Я лишь скривилась от тошноты, подкатившей к горлу, и повалилась боком на мягкую постель. Памятуя о том, что если подтянуть колени к груди, то тошнота уйдет, и я последовала совету, который сам собой всплыл в моей памяти. Поза эмбриона, как ни странно помогла мне. Уже через десять секунд я, дыша глубже и ровнее, очищая легкие от липкой паутины похмелья и тошноты.
После того, как я с удовольствием выпила две чашки ароматного травяного отвара, пахнущего смесью жаркой степи и сена, моя голова немного прояснилась. Но окончательно мне стало легче лишь только тогда, когда я лежала в ванной. Впервые за все время после пробуждения, я вновь почувствовала себя нормальным человеком. В теплой, пахнущей васильками и чередой, воде было настолько уютно и хорошо, что мне совершенно не хотелось выходить из нее, но Мила была вынуждена прервать мое наслаждение.
После водных процедур, взбодривших меня, Мила одела меня в легкое платье светло-лимонного оттенка. Я никогда не любила желтый цвет и всегда считала, что моя кожа благодаря ему казалась желтой и какой-то болезненной, но в этот раз я ошиблась. Именно этот оттенок лимонно-желтого мне был к лицу. Свободный кружевной ворот, тонкая талия, затянутая корсетом, длинная юбка, расшитая кружевами и украшенная драпировками. На талии был пояс, который завязывался сзади на пышный бант. Платье было просто ошеломительным. Когда я крутилась перед зеркалом, то с удовлетворением отметила про себя, тот факт, что лимонный цвет нисколько не делал мою кожу желтоватой, а вот мои светло-русые волосы стали невероятного золотистого оттенка. Внезапно в душе поселилось чувство безотчетного счастья. Я рассмеялась, захлопала в ладоши и радостно закружилась по комнате, вальсируя. Мила улыбнулась, но тут же ворчливо прибавила:
— Давайте я вас, барышня, еще причешу. Опосля танцевать будете. Вам к завтраку пора спускаться. Ваша маменька уж давно заждалась вас.
Как и вчера, завтрак подавали на террасе. Мадам Элен, облаченная в белое, без единого пятнышка, платье строго покроя, чопорно восседала за столом. В руке она держала дымящуюся чашечку кофе, а его неповторимый бодрящий аромат распространялся вокруг. Ветер отрывал пар от чашечки и уносил его ароматные обрывки в сторону гор. Я наблюдала, как очередным порывом, черная масляная поверхность кофе заволновалась и зарябила, выпуская в пространство сотни маленьких солнечных зайчиков. В этот самый момент я до конца осознала, чего мне так отчаянно не хватало все это время — кружки обжигающего черного кофе. Хотелось взять большую чашку с крепким горьким напитком, удобно устроиться на ступеньках, ведущих с веранды в сад, и наслаждаться каждой капелей горьковато-душистого напитка, дарящего бодрость и невероятный оптимизм. Хотелось просто сидеть на деревянных ступенях прогретых солнцем, нежится в его летних жарких лучах, не думать ни о чем, а просто жить этой минутой.
— Доброе утро, маман, — вежливо поздоровалась я, усилием воли отгоняя от себя желание, прямо сейчас плюхнутся на ступеньки в своем светлом платье.
Солнечные зайчики дрогнули, заволновались на деревянной кровле террасы и как-то незаметно для меня слились в один, но большой светлый блик. Это мадам Элен аккуратно поставила свою чашку с недопитым кофе на фарфоровое расписное блюдце. Всегда строгое лицо маман, стало внезапно добрым и нежным.
— Доброе утро, дочурка моя, — ласково проворковала она. — Как почивала?
— Хорошо, маман, — отозвалась я, недоумевая, в чем причина столь неожиданной разительной перемены по отношению ко мне. — Не жалуюсь.
За столь короткое время общения с мадам Элен, я уже успела составить мнение о ней, и оно было не очень лестным. Я продолжала настороженно взирать на новоявленную маман, ожидая подвоха. Светло-синие, как прозрачные воды норвежских фьордов, холодные глаза мадам Элен смотрели на меня с обожанием и нежностью. Мое сердце неприятно екнуло, и замерло в районе желудке. Внутренне я уже давно анализировала происходящее.
— Иван! — негромко позвала она дворецкого. — Завтрак Габриэль Николавне. Живо!
Я настороженно рассматривала сияющий в солнечном свете самовар, фарфоровый чайный сервиз и блюдца со сладостями. Судя по всему, маман имела привычку вставать раньше всех, а еще и выглядеть по утрам ослепительно. Кожа ее лица и шеи, как всегда, была безупречной и сияющей. Именно такой коже позавидовали бы многие женщины моего века, а производители косметических средств точно предложили бы ей сняться в их рекламе. Специально добиться такого состояния лица не возможно. Лишь только правильное питание, свежий воздух и нормальная экология — залог чистой и здоровой кожи. Я мрачно улыбнулась своим мыслям и потянулась за облюбованной румяной булочкой.
— Гэйби, сначала завтрак, а потом сладости, — почти строго остановила меня мадам Элен.
Моя рука нависла над тарелочкой, а затем — снова вернулась на колено. В этот момент я пожалела, что рядом нет Сесиль, которая умеет заполнить пустоту молчания нужным разговором. Даже хотелось, чтобы маман вновь стала Снежной Королевой. Ласка в ее голосе продолжала меня настораживать и пугать.
— Как скажете, маман, — прошептала я, опуская глаза на белоснежную льняную скатерть вышитую розовыми и голубыми цветочками. — Я тоже буду кофе.
