И ее мысль тотчас подтвердил Цимаон Ницхи, обронив:
— Я бы все равно не поверил тебе.
Тот взмахнул рукой с перстнем на пальце, и Уриэль сказал несколько слов приговоренному. Тогда мальчишка поднял голову и, глядя на отца, что-то произнес. На лице Создателя возникла на удивление нежная всепрощающая улыбка.
— Что он сказал? — тронула Катя сидящего рядом с ней Вильяма за плечо.
Молодой человек едва различимо перевел: «Себя я любил больше, чем тебя, отец. Я не пронес бы сосуд с твоей жизнью, потому что это означало бы смерть для всех нас. А мне хотелось жить…»
— Твоя честность — бальзам на мое истерзанное сердце. Я тебя любил, мальчик мой, — промолвил Цимаон Ницхи.
Катя не успела зажмуриться, когда Создатель качнул головой и меч Уриэля с быстротой молнии опустился на шею Атанасиоса. Кровь из обезглавленного тела вылетела и, засияв в воздухе на солнце, выплеснулась на белый мрамор. И светясь, медленно потекла в разные стороны.
Трибуны возликовали. Сарах всхлипнула и закрыла лицо ладонями. Катя смотрела на все как будто со стороны, она не могла до конца поверить, что стала свидетельницей настоящей казни.
А на трибунах тем временем произошло странное — горожане притихли и многие из них, точно в школе на уроке, подняли руку.
Вскоре девушка выяснила, зачем.
Цимаон Ницхи поднялся, обвел янтарным взглядом своих подданных и, громко произнося имена, выбрал шестерых вампиров, из тех, кто поднял руки. Те спустились на арену и окружили эшафот. Две девушки, одетые в легкие разноцветные наряды, вынесли каждому по высокому золотому кубку.
Тогда-то Катю и осенило, от отвращения она онемела. Ранее девушка не обратила внимания на желобки, тянущиеся от центра эшафота в разные стороны.
Шесть вампиров подставили свои кубки к краям желобов и замерли в ожидании награды — кровавого нектара силы и власти.
А небо потемнело, вдали раскатисто прокатился гром.
Девушка покосилась на Создателя, задумчиво взирающего на то, как кровь его сына, точно лапы паука, расползается в разные стороны.
— Даже не заказали хорошую погоду в такой ответственный день, — не удержалась Катя. Ей хотелось уколоть его, задеть так, чтоб больнее невозможно. За все, что он сделал, за эти сухие острые осколки, застрявшие у нее в глазах.
— Такие вопросы я не решаю, — как ни в чем не бывало ответил Создатель. — В нашем центре управления погодой прогноз составляется сразу на несколько месяцев вперед. Что за удовольствие жить, когда знаешь все наперед?
Девушке было, что ему ответить, но бранный поток, который ей хотелось вылить на него, заглушил связное и разумное, поэтому она смолчала.
Все, находящиеся в главной ложе, выглядели если не сильно расстроенными, то и не радостными. Все, кроме Олило. Чертенок крутился из стороны в сторону и весело болтал ножками. Можно было подумать, он пришел не на казнь, а в цирк.
Катя ощутила, как огненный шарик злости вспыхнул в животе, она протянула руку, пихнув чертенка, сидящего на подлокотнике кресла Создателя.
— Немедленно прекрати!
Малыш захлопал своими огромными зеркальными глазами и, мгновенно присмирев, спросил: «Я сделал что-то не так?»
Гром приближался. Над ареной, где первый из шести вампиров уже наполнил свой кубок и залпом его осушил, нависла темная туча.
Сарах все еще тихонько всхлипывала, другие дочери Цимаон Ницхи, по возможности, прятали глаза. Сыновья сидели с непроницаемыми лицами. Старейшин, по всей видимости, произошедшее ничуть не тронуло. Одного из них, миниатюрного тибетца, по имени Нима — трак — ден, настолько не интересовала казнь, что основные события он пропустил, увлеченно вышивая на небольших деревянных пяльцах.
Катя смотрела на то, как из-под маленьких ловких пальцев с иголкой на белой салфетке возникает рисунок. И от возмущения, сжимающего внутренности, точно тисками, ей с трудом давался каждый новый вздох.
«Какие же они все омерзительные, — думала девушка. — Какие безразличные, бездушные… в скульптурах Моргана Нориша больше души, чем у этих…»
Начался дождь. Негодовала она до тех пор, пока старейшина не вытащил из пяльцев платок с портретным изображением казненного Атанасиоса. Настолько точным, что было невозможно не восхититься.
Нима — трак — ден протянул свое творение Создателю. А тот, даже не взглянув на платок, утер им лоб в капельках пота и хотел сунуть за пазуху, но Катя не позволила. Она вырвала у него портрет и прижала к себе, заявив:
— Я заберу его себе.
— Бери-бери, — милостиво позволил Цимаон Ницхи и, хлопнув в ладони, поднялся. Перед ним тут же открыли дверцы ложи, и он степенно стал спускать по лесенке на арену. За ним преданно потянулась его свита.
Катя и все прочие двинулись ко дворцу. Однако она не дошла и до сквера, обнаружила, что, видно, когда клала в задний карман джинсов, потеряла платок с портретом Тане.
Девушка повернула назад, зашла в ворота и резко остановилась.
В главной ложе осталась лишь Сарах. Теперь она плакала не таясь, не сдерживая рыданий. А рядом с ней возвышался Уриэль. В попытке утешить, он положил огромную руку на ее маленькое хрупкое плечико. Ту самую руку, которой чуть ранее отсек ее брату голову, из-за чьей смерти она сейчас плакала.
Это зрелище — палач, утешающий скобящего, так поразило Катю, что она стояла не в силах шелохнуться и выдать свое присутствие.
Уриэль сказал что-то девушке, она перестала всхлипывать и подняла на него желтые, мокрые от слез глаза. А потом произошло то, чего Катя совсем уж никак не ожидала — воин опустился перед Сарах на колени и поочередно поцеловал ее лодыжки. Когда его губы двинулись выше, Катя развернулась и побежала прочь.
На ступенях дворца стоял Цимаон Ницхи с потемневшим лицом и яростно сверкающими глазами. Рядом с ним по правую руку Наркисс и Нима — трак — ден, слева Вильям. Несколько старейшин сгрудились у подножия лестницы.
— Где искать? — возопил Создатель. — В воздухе, где же еще!
У девушки перехватило дыхание.
«Он знает про Лайонела», — поняла она.
Цимаон Ницхи заметил ее и, наградив убийственным взглядом, говорившим: «С тобой я разберусь позже», обвел, всех присутствующих, после чего взревел:
— Где Уриэль?
— Надо полагать, с вашей младшей дочерью, — услужливо подсказал Наркисс.
Цимаон Ницхи плотно стиснул зубы.
— За такую клевету, Наркисс, можно и поплатиться.
— Я с радостью, — усмехнулся тот. — Если то, конечно, клевета.
Сама не понимая, что делает, Катя выступила вперед:
— Он был на трибунах, помогал искать мой платок.
Создатель приподнял бровь.
— И конечно, нашел?!
Девушка нерешительно кивнула.
— Лжет, — определил Наркисс и, вынув из-за пазухи платок, помахал им в воздухе.
Из-за угла показался Уриэль, чуть позади него Сарах. Одного взгляда на порозовевшие щеки девушки было достаточно, чтобы кое-что понять. И ее отец, не являясь глупцом, понял.
Цимаон Ницхи жестом подозвал к себе дочь и, когда та приблизилась, наотмашь ударил по лицу.
При этом он не смотрел на нее, взгляд янтарных глаз был прикован к лицу Уриэля. У того при пощечине предательски дрогнули губы.
Катя, затаив дыхание, ждала, что предпримет Создатель, но он, всегда быстрый на расправу, отчего-то медлил.
Наконец, Цимаон Ницхи приказал дочери: «Не разводи сырость!» и указал ей на двери дворца. Затем обратился к Уриэлю так спокойно, как будто ничего не случилось:
— Лайонел в городе. Доставить его ко мне!
Воин в знак согласия наклонил голову, Создатель вместе с тибетцем и Вильямом зашагал вверх по лестнице. Уриэль испарился в ту же секунду. На блестящих от влаги ступенях, выложенных драгоценными камнями, осталась лишь Катя и Наркисс. Тот вложил ей в руку платок и не без удовольствия промолвил:
— У всех у нас есть слабые места, не так ли?
Девушка вытаращила на него глаза. Только сейчас до нее вдруг дошел смысл виртуозно разыгранной старейшиной сценки.
У Цимаон Ницхи было слабое место. И Наркисс зачем-то показал ей его.
