Но Гроза, уже почти собравшись уходить, все ж дождалась того мига, как в крепость вернулся Рарог. Пришел он с другими ватажниками, большую часть их оставив все же на стругах. Гроза его еще издалека увидала, когда выходила из поварни. Бросилась едва не бегом, как будто и впрямь к жениху: так, наверное, со стороны смотрелось. Старшой даже удивился, когда увидел, как она мчится к нему.
— Рарог, — выдохнула, еще когда оставалось до него пара саженей.
Тот остановился наконец, махнул рукой своим людям, чтобы дальше шли.
— Вот никогда бы не подумал, что ты соскучишься по мне так скоро, Лиса, — улыбнулся, но не слишком весело.
Она не стала ничего отвечать на его колкость: не остолбень ведь, и сам понимает что-то.
— Попросить тебя хочу, — она встала напротив. — Отца моего…
— Уберечь надо? — его брови сошлись к переносице. — Ты, Гроза, не слишком ли много от меня хочешь?
В духе он был скверном. Видно, без распрей с ватажниками дело не обошлось.
— Просто хоть краем глаза… Он дорог мне, очень. Он отсылает меня прочь. Не хочет, чтобы я тут оставалась. Я ведь только из-за него приехала. А он меня теперь — с большухой…
И голову опустила, как слова закончились. Может, Рарог и не понимает ее вовсе. Он с отцом своим, похоже, давно уж не виделся даже, может даже, не справялся, как он живет там, в оставленном роду. А вдруг тот хочет, чтобы сын вернулся? Или мать ждет, каждый день замирая на пороге и глядя на дорогу? Да что в его жизнь лезть… Со своей бы разобраться.
Но, на удивление, ватажник не отказался в первый же миг, как она умолкла. Вдруг шагнул к ней, обхватил ладонями лицо, заставляя приподнять.
— Прав твой отец. Нечего тебе тут делать, — ореховые глаза словно в теплом глинистом пруду топили. — Я, как смогу, присмотрю. А то, может, и не придется, коли русь уже далеко уплыла. И надолго.
И до того его ладони его были уютными, хоть и шершавыми, в бугорках мозолей от весел, что не хотелось и шагу назад делать. Пусть и понимала Гроза, как двусмысленно они сейчас смотрятся. А коли отец увидит… Ух, влетит. И неведомо еще, кому больше.
— Я ухожу. Уже сейчас, — проговорила она, плохо понимая, какие вообще слова срываются с ее губ. — Спасибо тебе. И… здрав будь, Рарог. Пусть Перун защитит.
— Скорее, не он, — усмехнулся тот. — Но я требы принесу. Не волнуйся.
И отпустил. Не стал больше затягивать этот щемящий что-то внутри миг и поспешил за своими людьми, которые уже у всех выспрашивали, где сейчас воевода.
А Гроза подхватила свой заплечный мешок, так ни разу за этот день его и не развязав. Отцу напоследок она уже все сказала, и раз он все же желает ее прочь отправить, то больше говорить не о чем. Ей теперь только и осталось, что дождаться, как все это закончится, а там, как убедится, что с воеводой все в порядке, и дальше можно идти — до встречи самой с матерью. Коли пожелает та увидеться. И жених, отцом назначенный, никакой преградой ей не станет.
Большуха встретила Грозу недовольным взглядом, мол, и без того долго сбирались, так еще ее пришлось ждать по приказу Ратши. Женщиной она была высокой и слегка полноватой, но в каждом движении ее виделась сила и твердость, и в голосе, которым она подгоняла товарок, испуганных и опечаленных необходимостью оставить здесь мужей или сыновей.
— Давай, шевелись, Гроза Ратиборовна, — окликнула большуха, нарочно и отца помянув.
Вишь, только милостью его она с ними идет, а то иначе уже давно затерялись бы на лесной дороге. Гроза ничего ей отвечать не стала. Молча помогла женщинам собрать оставшиеся пожитки из тех, что можно было с собой забрать, и пошла рядом с одной из двух телег, что вытянулись малым обозом и покатили прочь из раненого Белого Дола. Когда еще доведется сюда вернуться: много работы предстоит сделать, многое порушенное восстановить. А будет ли, кому?
И прозрачный мрак подступающего ельника не мог дать на то никаких ответов. Там и вовсе можно последний разум потерять — так казалось издалека.
Еще не скрывшись за стеной леса, Гроза успела увидеть, как подходят к берегу струги Рарога и встают рядом с теми, что уже были там. Были они чуть меньше, чем княжеские, оставленные для нужд дружины, но выглядели более легкими и быстрыми. Такие и нужны находникам: чтобы налететь, как осы, похватать, что надобно — и скрыться проворно на каком притоке, куда не всякий рыбак заплывет. Но теперь они пришли открыто, не как тати, а как подмога, которая, как водится, никогда не бывает лишней. И оставалось только гадать, что дальше мужи между собой решат, куда Рарога отправят, и в каких болотах ему придется следы русинов искать.
Но скоро дорога от Белодоли нырнула в густую синеватую тень леса, и все пропало, будто чудовище какое темное женщин проглотило. И сразу стало зябко, хоть Дажьбожье око светило нынче ярко. Темно-серые, словно пеплом присыпанные стволы обступали со всех сторон, будто терем диковинный, строгий и крепкий: самого Хозяина лесного хоромы — люди-то из елей изб не складывают. А вот ему в самый раз. Большуха достала из телеги требу лешему: завернутый в полотенце хлеб и маленький горшочек каши. Оставила ее на пне широком, приметном, почти в половину человеческого роста вышиной. Был он чуть обугленным, словно ударил в него когда-то Перунов огонь. Обратилась к Хозяину лесному Демира почтительно, чтобы не отогнать, а договориться. Не дай боги попытаться от него отгородиться и заговор какой обережный произнести: тогда и вовсе взлютует — не пройдешь. А ласковому слову и уважению любой рад. Остальные женщины постояли за спиной большухи тихонечко, помалу озираясь и ожидая знака какого, что мог бы предупредить. Но ели стояли вокруг неподвижно, едва только покачивая тяжелыми, словно шерстяными ветвями — и ни единого звука не разносилось, кажется, на многие версты во все стороны.
— Идем, — дала добро Демира.
И все двинулись за ней дальше.
Идти до Любшины не так и долго, да целый день до вечера на то потратить придется. И после ночевки еще утром с десяток верст. Женщины не роптали да и не разговаривали почти. Только одна белокосая девица, мало-помалу подбираясь к Грозе, решила расспросить ее о том, как она сюда добралась — из самого Волоцка
— и не побоялась с находниками этот путь держать. Вот о том отец и предупреждал: что пойдут толки один за другим, разлетаясь от одного к другому и обрастая неведомыми подробностями. Глядишь, пока до веси доберутся, ее за Рарога уж и замуж выдадут. А коли не замуж — так и того хуже.
— Чего мне бояться было? — пожала она плечами на любопытство девицы, которая назвалась Айкой. — Разве не слышали, что они женщин не обижают да и своих не трогают особенно?
И обвела взглядом спутниц, которые, хоть и в их сторону и не смотрели, а все равно прислушивались, а оттого молчание их становилось еще напряженнее.
— Так тати ведь. Кто знает, чего от них ждать можно? — снизила девушка голос почти до шепота.
И понятно ведь, на что намекает. И интересно ей жуть как: видно, много недоброго о Грозе говорили еще до того, как она в Белом Доле появилась.
— Всего можно, — согласилась она раздраженно. — Да они мне и княжьим людям не раз помогали. Потому я знаю…
Больше Айка ничего выспрашивать не стала, поговорили они только о насущном, о тревоге ее за отца и брата старшего, что остались в остроге, о парне, который давно ей нравился, а теперь она и не знала вовсе, увидит ли его снова. Гроза молчала, размышляя о своем. Пришлось, правда, Айку и утешить слегка, как та вздумала заплакать, скуля тихо, словно щенок под лавкой, загнанный туда огромным псом.
И думалось все об отце, о Рароге. А после мысли ее перешли на Владивоя. Не верилось, что не сумеет он разузнать, куда Гроза отправилась. Уж найдет ее и в Белом Доле, если потребуется — а там кто знает, чего от него ждать. И не к месту вспомнились его руки, которые умели обнимать так ласково и в то же время крепко
— не вырвешься. И глаза его внимательные, пронзительные. Гроза готова была по щекам себе надавать, чтобы мысли о нем прогнать из головы — да женщины не поймут.
