Марика, ни словом не солгав. — Я одна спаслась.
— Си-ро-та, — выговорил явно сложное для него слово хьонн. — Глупые моры. У нас женщин не бросают. Лекаришь?
— Лечу. Немного. Руками и травами.
— Зубы лечишь?
Зубы Марика не лечила ни разу, но уверенно кивнула головой. Вырвать сможет, был бы инструмент! А щипцы в сундуке у Грома она видела.
— У Эрика зуб болит, поглядишь?
— А Гром не глядел? — на всякий случай спросила она.
Светловолосый хьонн пробормотал что-то невнятно и кисло.
— У Грома руки видела? — перевела Гунилла. — Скорее челюсть сломает, чем зуб вылечит. Не показывал Эрик.
— Я посмотрю.
Глядеть там было на что: челюсть у бедняги распухла и открывалась с трудом, а на десне был внушительный гнойник. Такое только резать! А зуб вроде и здоров.
Через переводчицу удалось выяснить, что Эрику в десну воткнулась рыбья кость, вытащил он ее сам и, наверное, не всю. Что ж, все было понятно. Ничего сложного.
Правда, пришлось снова влезать в сундук ведуна, искать там крошечный острый ножик и заваривать крепкий противовоспалительный отвар. Операция прошла быстро и успешно, особенно северянину понравилось, что ведьма велела полоскать рот крепленым вином, сплевывать которое он наотрез отказался. Быстро прочистив рану, Марика пробормотала простенький заговор и засунула за щеку бедняге кусок мха, пропитанного горьким отваром.
— Через час надо поменять, — сурово сказала она. — И есть пока очень осторожно, и после каждой еды полоскать рот вином. Завтра к вечеру все пройдёт. И зря ты Грому не показал, он бы сделал то же самое.
Эрик с довольной ухмылкой прошамкал что-то в ответ, а Гунилла перевела:
— У Грома руки огромные, он бы ему рот порвал. А ты хорошо сделала, нежно, он даже не почувствовал.
Вот и славно!
Хрон, капитан корабля, лично постелил для ведьмы лучшие шкуры под навесом, обещая — тут ее никто не обидит. Один лекарь хорошо, а два — лучше. А наутро снова:
— А палец у меня посмотришь? Что-то болит.
— У меня кашель не проходит.
— Всю ночь колено ныло, я его выбил год назад.
— Марика, а есть ещё отвар? Ну, чтобы живот не болел?
Хорошо, что у Грома было полно запасов!
Когда вернулись из своей поездки Гром и его брат Алеф (с мёдом, медвежьим жиром и какими-то травами и хвоей), у Марики на кнорре уже был свой навес из шкур, свои чашка и миска, и даже полушубок Гунилла ей смастерила. Ведун долго возмущался, а потом, в темноте, при свете масляного светильника, показал глубокую царапину на локте и попросил промыть и перевязать.
Чудесные все же люди эти северяне! Такие… тёплые.
— А ты изменилась, — сказал Гром Марике. — В последний раз я тебя видел, думал — лет что тебе, уже одной ногой в могиле. Теперь вроде как моложе выглядишь. Все колдуешь?
— Нет, — шепнула ведьма, ощупывая лицо и отчаянно разволновавшись. — Я так не умею. Гунилла, зеркало есть?
— Шутишь? Откуда такая дорогая вещь у меня? На вот, — и девушка подала Марике кусок отполированной меди.
И ничего там разглядеть было нельзя: те же седые косы, те же набрякшие веки и морщины на лице и шее, разве что глаза ярче горят, но это все из-за светильника, конечно.
Благодаря беровым тропам Ольг вернулся домой куда раньше, чем обещал. Всего и не было его седмицу, не больше. А в доме его за эти короткие дни случилась полная разруха.
Для начала, из Лискогрода прибыл десяток воинов под руководством, о ужас, женщины. В Бергороде, да впрочем, и во всех землях моров, подобного не видали очень давно. И ладно бы во главе отряда стояла богатырша, силушкой не уступавшая мужикам, так ведь нет — девица узкоглазая невысокого роста, да и не молодая уже. Не девица даже, тетка, пожалуй. Под глазами морщинки, в чёрных волосах седые пряди, одета добротно, даже богато: в мехах, с мечом в роскошных ножнах и длинным степным луком за спиной.
И отряд ее весь такой же: мелкие, узкоглазые, супротив могучих моров — что воробьи против орлов.
Тетка назвалась Сельвой, твёрдо заявила, что прибыла на службу, охранять юную княжну Варвару Ольговну, потребовала комнаты для всех и довольствия. Старый тиун Ермол послал ее… обратно в Лисгород со словами:
— Бабе место возле печки. Хочешь работать в этом доме — иди кашу вари.
Сельва молча спрыгнула с маленькой лохматой лошадки и недолго думая стукнула дядьку Ермола в глаз. Бабы, что собрались поглазеть на чудных всадников, завизжали, Никитка бросился было защищать тиуна, но тоже быстро и болезненно убедился, что степная баба и в самом деле воительница. Пришлось уступить, пока она весь терем не разнесла. Если бабы у кохов такие боевые, то какие у них мужики?
Ермол страшно разобиделся (ещё бы, такой позор и при зрителях) и наотрез отказался давать деньги на еду «для этих дикарей». Да и комнаты убирать не велел, сказал, что степным выродкам не привыкать ночевать с конями, а то и вовсе во дворе. Что было бы, задержись Ольг, как он планировал? Дом бы разнесли? Друг друга бы поубивали?
А так всего лишь день и успели пособачиться, не замарали княжий дом кровопролитием.
Ольг Сельве был рад, он хорошо знал степную воительницу и уважал ее. Выслушав бурчание и жалобы Ермола, только заявил:
— Они теперь тоже мои люди. Не нравится что-то — ключи от сундуков отдай и на покой иди.
— Да я твоему отцу служил! — взвыл тиун. — Да я тебя, щенка, ходить учил! А ты меня из-за чужаков в шею гонишь?
— Никто тебя не гонит, дядько. Живи сколько хочешь, в тепле и сытости. А хозяйством вон Никитка пусть занимается, у него хватка, как у волка. А кстати, ведьма где? Что-то я ее не вижу.
Никитка и Ермол тревожно переглянулись, а потом отрок смело соврал:
— Ушла она. Как ты за порог, так и ее только и видели.
— И кошель с деньгами прибрала, — осклабился Ермол.
— А вот это неправда, не было такого, — Никитка, конечно, ведьму терпеть не мог, но такую напраслину на неё возвести не посмел. И без того
