больше нечего терять. Взгляд его светился так, словно это он одержал победу.
И вдруг медленно, словно преодолевая сопротивление, этот человек потянулся и сдвинул маску.
Сердце пропустило удар…
– Узнал меня, друг? – ощерился он, и лицо осветилось ликованием.
– Крис!
Мир взорвался цветными искрами, горло перехватил спазм.
Я хотел метнуться вперёд, но тело онемело, а разум – он метался. Не верил глазам. Всё произошло так быстро… Так неуловимо и поспешно, что и никак не успел осознать, подготовиться, что–то сделать.
– До встречи в Бездне, Ренн… Передавай привет своему папаше, это всё из-за него!
Раскинув руки и издав торжествующий вопль, разбойник накренился назад и стал падать – как подстрелённый в полёте коршун.
– Кристейн! – будто со стороны я услышал собственный хриплый голос. Взмахнул рукой: – Нет!
Я попытался ухватить мгновение, замедлить бег времени, но всё было бесполезно. Один миг – и Ущелье Забытых поглотило новую жертву.
Мёртвая тишина укрыла нас непроницаемым коконом.
Солнце светило ярко. Даже слишком. Слепило глаза.
Мы застыли, прижавшись друг к другу, дыша через раз.
– Ренн… – послышался тихий шёпот.
Я опустил глаза и перехватил встревоженный взгляд. Лицо её было бледным, щёки перемазаны пылью, волосы прилипли к вискам, а на губах запеклась кровь. Но даже сейчас, в эту страшную минуту, она казалась прекрасной.
– Надо залечить рану, – Рамона коснулась плеча, и тело прошила острая боль. С шипением я накрыл её ладонь. Перед глазами плясали огненные всполохи, а мысли были взбудоражены неожиданной встречей.
Крис… Мой старый друг, которого я все эти годы считал погибшим, которого я похоронил и оплакал. Которого поминал каждый год в один и тот же день.
Он был жив всё это время.
Осторожно отцепив девичьи руки, я приблизился к ущелью и заглянул за край.
Ничего. Лишь пустота и туман.
– Садись… вот сюда… давай же, Ренн!
Стараясь дышать размеренно и не слишком пугать девушку, я опустился на колени. Рамона присела рядом и, вооружившись ножом, принялась распарывать ткань. Кровь мигом оросила её руки, раскрасила бурым рукава платья. Она была белее мела, на лбу выступили бисеринки пота.
– Потерпи, я быстро… – закусив губу, расшнуровала мешочек, с которым не расставалась, и стала быстро перебирать амулеты.
– Рамона, – я протянул руку и заправил за ухо прядь, выбившуюся из косы. Жрица вскинула на меня перепуганный взгляд. – Всё в порядке, я не умираю.
И почувствовал, что улыбаюсь.
Рамона упрямо тряхнула головой.
– Ты ранен!
– Мне не впервой.
– Лучше помолчи, – она сдвинула брови и сразу стала казаться на несколько лет старше. – Рана нехорошая, а ты мешаешь мне сосредоточиться.
Жрица хорошо знала своё дело, и я отдался на волю её умелых ласковых рук. Она читала слова на неизвестном, давно забытом языке, и я чувствовал – живительный поток от маленьких тёплых ладоней впитывается в кровь, несётся по венам. Внутри словно разрастался маленький вулкан, в ушах шумело, глаза заволокло мутное марево. Краски смешивались и плыли, а реальность ускользала.
Только пальцы Рамоны и близость её тела оставались незыблемыми в несущемся куда-то мире, и я мысленно потянулся к ней, ухватился, не в силах отпустить. И запах… Снова этот сносящий голову аромат мёда и девичьей кожи.
Так странно. Женщина из чужого народа казалась невероятно близкой, будто я знаю её давным-давно. Будто прикосновений именно этих рук, этих пальцев я жаждал всегда, они единственно нужные и важные. И всё, что было до, выцветало и стиралось из памяти.
Я не сразу понял, что Рамона завершила ритуал, и теперь на месте раны красуется багровый рубец, а сама жрица стоит подле меня на коленях. С ярко-розовым румянцем и искусанными губами – такими алыми, будто она ела малину.
Повинуясь минутному порыву, запустил руку в волосы над ухом и приласкал подушечкой большого пальца щёку.
Какая нежная кожа… Тонкая, шёлковая, почти не тронутая загаром – какая бывает лишь у аристократок. И что я, спрашивается, делаю? Совсем с ума сошёл, я же её пугаю… И руки у меня в грязи и крови, загрубевшие от оружия.
Она судорожно вздохнула, опустила ресницы, будто мирясь с моей нечаянной лаской. И только тогда я заметил – Рамона едва держится.
– Ты потратила на меня все силы, – заметил, осторожно поддерживая её под локоть и помогая встать. И готовясь в любой момент подхватить, если упадёт.
– Мне не впервой, – повторила она мои же слова, и быстрым движением стёрла со лба капельки пота. В рукавах мелькнули тонкие кисти, перехваченные узкими звенящими браслетами. На солнце сверкнули медь и серебро, сбрызнутые каплями бирюзы и граната.
Она не сводила с меня взгляда, и он кричал: сегодня мы вместе прошлись по краю пропасти, умудрившись не соскользнуть вниз – это ли не повод для радости? Радости через боль, страх и кровь, вопреки всему.
Моя самоотверженная, порывистая жрица. Она не должна была быть здесь, не должна была рисковать, не должна была всё это видеть. И всё-таки она была – живая, не видение, не плод безумной фантазии.
Зачем только наши пути пересеклись? Очередное испытание? Ответа не было, только вдруг душно стало – и мы дышали этим сгустившимся воздухом, чувствуя, как вокруг всё пульсирует и звенит от напряжения. Словно закручиваются невидимые глазу спирали, притягивая нас всё ближе друг к другу.
– Я так испугалась… Этот человек был опасен, – Рамона первая нарушила молчание. Спохватилась, осмотрела подол платья – на нём цвели влажные бурые пятна.
– Я бы в любом случае смог защитить тебя.
И вновь как клинком по открытому сердцу – воспоминания о диком, зверином взгляде бывшего друга. Он без сожалений вспорол бы мне глотку, а потом взялся за Рамону…
Эта мысль вызвала в душе такую мощную волну гнева и страха, что я без всяких церемоний привлёк жрицу к себе, так, что она ткнулась лицом мне в грудь, охнула глухо и затихла. Закрыв глаза, я вдохнул упоительный аромат её волос, потёрся о них щекой, как домашний кот.
– Теперь всё будет хорошо, девочка.
Нет уж, иди ты к подгорным духам, Кристейн. Для меня ты умер уже давно, а теперь ты и твоя шайка больше никогда нас не потревожите.
До слуха донёсся тихий всхлип – тело Рамоны стало вдруг тяжёлым, и я едва успел подхватить её. Давя панику, бережно опустил на землю. Ярко-розовый румянец схлынул, вернулась нездоровая белизна,
