— Какое кино, козел надутый, это реальность и есть! Надо всех эвакуировать из Лондона. Неужели непонятно?!
— Адам!
— Ничего страшного, миссис… э-э. Ничего страшного. Вам кажется, что это будет на самом деле, вы волнуетесь, однако ситуация под контролем, поймите. Нет никаких причин для паники, ни малейших. Предоставьте все нам.
— Значит, вы что-то предпримете? Начнете вывозить людей?
Бабуля пытается ослепить его своими фарами, но его так просто не возьмешь. Он прикрывает глаза и гнет свою официальную линию.
— Не нужно никого вывозить. Наши системы справятся с любой чрезвычайной ситуацией.
— Надо всех эвакуировать! — Сейчас я сорвусь на визг. — Здесь опасно. Здесь…
— Худшая опасность — это паника. Вы же сами знаете, что такое журналисты. Такую историю они раздуют в мгновение ока, и простые телезрители забегают как безголовые куры. Если все разом решат уехать, транспортная система не справится с наплывом пассажиров. Это было бы нежелательно, поэтому я вынужден настаивать, чтобы вы никому ни о чем не рассказывали и предоставили все профессионалам. — Он встает и протягивает бабуле руку. — Спасибо за внимание.
Она берет руку и некоторое время держит, а потом награждает мистера Тейлора своим фирменным взглядом. Ага, зацепила, я прямо чувствую, как у него поджилки трясутся.
— Нет-нет, вы определенно должны что-то предпринять, — говорит бабуля. — Вы этого так не оставите. Вы оповестите полицию, пожарных кого полагается.
— Да. Да, само собой. С соблюдением необходимых процедур.
— Оповестите, значит.
Впилась как клещ.
— Да, оповещу. Благодарю вас, миссис Доусон. На вашем месте, — добавляет он, понизив голос — я бы обратился к врачу. Мальчик у вас слишком возбудимый, тревожный. — Он уже шепчет: — Это может быть семейное.
Так и хочется заорать — эй, козлина, я тут, в твоем кабинете! — но я для разнообразия помалкиваю. Я хочу только одного — уйти отсюда, убраться из этой белой сверкающей дыры.
Малыша и его мамы в приемной больше нет. Вижу их в другом кабинете. Малыш ведет себя тихо, сидит у мамы на коленях и сосет палец. Она обнимает его одной рукой. Наверно, она его все-таки любит. Наверно, все обойдется. Мне вдруг приспичило узнать его число. Хочу понять, выживет этот малыш или нет. Мне это важно. Мы еще не смотрели друг другу в глаза, он глядел только на мои ожоги.
Бабуля тянет меня за руку.
— Идем, Адам, чего ты застрял? Пошли отсюда.
Даю себя увести на Хай-стрит, по которой гуляет ветер и хлещет дождь.
— По крайней мере, это была достойная попытка, — говорит бабуля по дороге к остановке. — Никто не скажет, что мы сидели сложа руки.
— Он решил, у меня шарики за ролики зашли.
— Ты так думаешь? Думаешь, он нас не слушал?
— Не знаю, баб. У него башка другим забита, понимаешь? Вся эта государственная фигня. Сплошные планы и системы.
— В планах ничего плохого нет, правда?
Похоже, я ее не убедил.
— Бабуля…
— А?
— Что будет, если ответственный по чрезвычайным ситуациям возьмет и погибнет вместе со всеми?
Тут бабуля останавливается, поворачивается и смотрит на меня.
— А что, так и будет? — Я киваю. — Черт возьми.
— Баб, что делать?
— Не знаю, милый, не знаю.
Вдруг я вижу, какая она старенькая, и думаю: «Тоже мне, собрались мир спасать. Пенсионерка и шестнадцатилетний пацан. Похоже, нам кранты. Всему миру кранты».
— Зато я знаю, что нужно сделать первым делом. Поскорее снять эти придурочные туфли.
Она стряхивает туфли, берет их и несет до ближайшей урны. Выбрасывает их и шагает к остановке. Шлепает в одних колготках прямо по мокрому тротуару.
— Баб, так нельзя…
— Нельзя? Кто сказал?..
Подходим к остановке, как раз когда подъезжает автобус, и только когда мы садимся, я вспоминаю, что вырезки про маму вместе с папкой так и остались лежать у Тейлора на столе.
Мари ничего не говорит. Ни слова. Ей ни к чему — все написано на лице. Сама находит дорогу через кухню к задней двери. Я бегу следом. Она ежится от ветра, прижимает папки к груди.
— Подождите! Подождите, пожалуйста! — кричу я ей вслед. Она останавливается у калитки, и я догоняю ее. В лицо нам хлещет дождь.
— Я чистая, — говорю. — Никогда не принимала наркотики. Ни разу в жизни. Мне это неинтересно. Мальчики — да, но я тут ни при чем. Мне здесь ничто не угрожает. Нам здесь ничто не угрожает.
— Салли, сколько вам лет?
— Девятнадцать.
Конечно, она мне не верит.
— Здесь нечего делать девятнадцатилетней девушке. И разумеется, нечего делать маленькому ребенку. Вы же сами понимаете!
— Это наш дом. Мы здесь живем. Нам здесь хорошо.
— Салли, у нас есть определенные обязанности. Обязанности. До скорой встречи.
С этими словами она уходит. Дождь такой холодный и льет с такой силой, что лицу больно.
Калитка не хочет закрываться, дико раскачивается на петлях. Хватаю ее и с грохотом захлопываю. Вот бы отгородиться от всего мира. Почему нельзя было оставить меня в покое? Калитка налетает на засов и снова распахивается.
— Блин! Блин горелый! — Крик уносит ветром.
Возвращаюсь в дом. Винни поднимает голову от стола:
— Это твоя подружка?
— Ты, придурок обдолбанный, моя подружка из комитета по правам ребенка! Из городского совета!
Он замирает, потом медленно кладет фольгу обратно на стол.
— Во влипли, — говорит он.
— Ага! По самое не могу! — показываю рукой над головой.
— Надо прибрать.
Мальчики начинают собирать все со стола.
— Поздняк метаться, Вин! Все, поезд ушел! Они вернутся. Заберут Мию, точно заберут!
— Мия-то при чем?
— У них обязанности, она только об этом и твердила! Заберут ее у меня!
— Нет, мы не дадим. Не впустим их, и все.
— Как ты себе это представляешь? Дверь забаррикадируем? Битой пригрозим? Супер!
— А что мне тогда делать?
Стоит, беспомощно свесив по швам длинные руки.
— Не знаю! Что-нибудь! Я сейчас уйду, свинчу отсюда к чертовой матери! И тебе советую! Вин, разуй глаза! Мы спалились!
Бегу наверх, укутываю Мию в несколько одеял, несу вниз. Кладу ее в коляску, бегу обратно за шмотками.
Винни в туалете, спускает свое добро в канализацию. Окликает меня, я останавливаюсь на лестнице.
— Ты сейчас куда? — спрашивает Винни.
— Понятия не имею. Найду что-нибудь.
— У меня есть деньги.
Он лезет в карман, достает пачку купюр.
— Не надо, Винни, ты и так столько для нас сделал!
— Бери! — Он сует пачку в один из мешков. — Я буду скучать по тебе, Сара.
